Лёгкий, ненавязчивый романчик 
135 
— Римлянин строит дорогу!
— Дорогу? — удивился царь.
— Да, дорогу через перевал, через Киликийские Ворота, о светлейший.
— Но там есть дорога.
— Да, я знаю!
— Так зачем им еще одна?
— Не понимаю!
После долгого раздумья (во время которого пухлые губы царя двигались взад-вперед, придавая ему сходство с рыбой) Митридат произнес:
— Они любят строить дороги. Видимо, это способ убить время. В конце концов, он пришел сюда гораздо раньше меня.
— Что касается дороги, великий царь… — мягко вставил Неоптолем.
— Что такое?
— Может быть, Сулла улучшает старую дорогу? Чем лучше дорога, тем быстрее передвижение. Поэтому римляне и строят хорошие дороги.
— Но он уже прошел старой дорогой. Зачем же теперь ее перестраивать? — недоумевал Митридат, привыкший полагаться не на качество дорог, а на плети.
— Я полагаю, — терпеливо объяснил Неоптолем, — они решили улучшить дорогу на тот случай, если ею придется воспользоваться еще раз.
Это привело Митридата в бешенство:
— После того как мы выкинем его и его наемников из Каппадокии, я прикажу завалить эту дорогу камнями!
— Великолепно сказано, о светлейший! — поддакнул Гордий.
Царь повернулся, ступил на согнутую спину раба, уселся в седло и пришпорил коня, не дожидаясь своей свиты. Гордий поспешил за ним вослед. Неоптолем остался стоять в недоумении: он никак не мог взять в толк, почему царь, в отличие от него, не признает важности дорог. Оба они были понтийцы, не обучались на чужбине. В действительности Митридат успел повидать даже больше, однако был настолько слеп, что не понимал простейших вещей, для Неоптолема ясных, как день. В то же время другие проблемы царь схватывал быстрее… «Разный тип мышления, — подумал Неоптолем. — Может быть, когда человек делается самодержцем, понятия в его голове смещаются? Ведь он не глуп, мой брат Митридат. Жаль, что он так плохо понимает римлян. И даже не старается понять их по-настоящему. Как научить его видеть очевидное?»
* * *
Остановка Митридата в голубом дворце Эзебии Мазаки была недолгой: на следующий день он повел свою стотысячную армию в направлении лагеря Суллы. О дорогах думать там, к счастью, большой надобности не возникало. Местность была ровной, с редкими холмами и торчащими, как башни, туфовыми останцами. Митридат был доволен быстротой передвижения: сто шестьдесят стадиев за день (он бы не поверил, что римская армия, следуя тем же маршрутом, без труда покрыла бы вдвое большее расстояние).
Но Сулла и не думал двигать войска. Он стоял лагерем посреди широкой плоской равнины и занимался строительством укреплений, хотя лес для этого приходилось добывать в горах. Поэтому, когда враг оказался в пределах видимости, взору Митридата предстало квадратное сооружение площадью в два квадратных стадия, окруженное мощными валами с трехметровым частоколом из заостренных бревен и тремя рвами, полными воды, через которые, как доложили лазутчики, были перекинуты четыре моста, ведущие к четырем воротам в центре каждой стены.
Впервые в жизни Митридату довелось увидеть римский военный лагерь. Он открыл было рот от изумления, но увидел множество устремленных на него глаз. «Взять этот лагерь можно, — решил он, — но очень дорогой ценой». Он остановил армию и поехал взглянуть на укрепления с более близкого расстояния. Вскоре вслед за ним прискакал гонец:
— Мой господин, к тебе парламентер от римлян.
— Чего они хотят? — спросил Митридат, хмуро осматривая высокие стены, частокол и часто расставленные на стенах смотровые башни.
— Проконсул Луций Корнелий Сулла предлагает переговоры.
— Я согласен. Где и когда?
— На мосту, ведущем к центральным воротам лагеря, что по правую руку, великий царь. Только он и ты, говорит парламентер.
— Когда?
— Сейчас, о светлейший!
Царь пришпорил лошадь и повернул направо, горя желанием увидеть этого Луция Корнелия Суллу. Никто до сих пор еще не жаловался на коварство римлян, так что вероятность быть убитым тайно пущенной стрелой его не пугала. Достигнув моста, Митридат спешился, но тут же снова вскочил на лошадь, раздраженный собственной оплошностью. Нельзя допустить повторения того, что произошло при встрече с Гаем Марием: чтобы римлянин глядел на него сверху вниз! Лошадь, испуганная одним видом глубокого рва, заартачилась. С минуту царь боролся с перепуганным животным — и в результате, чтобы не уронить достоинства еще более, вынужден был все-таки спешиться. Пеший, совсем один, он прошел до середины моста, где ряды кольев ощерились на него со стороны крепости, как жуткая пасть.
135 
