267 
— Но как ты можешь надеяться, что тебя назовут Великим, если не знаешь, как произнести речь? — спросил Цицерон.
— А как ты надеешься стать великим, если не можешь пользоваться мечом?
— О, я понял! Ты собираешься стать вторым Гаем Марием.
Такое сравнение не понравилось Помпею. С сердитым видом юноша проворчал:
— Не вторым Гаем Марием! Я буду самим собой. Гай Марий по сравнению со мной будет выглядеть новичком!
Цицерон захихикал, его темные глаза с тяжелыми веками вдруг сверкнули.
— О, Гней Помпей, как я хотел бы этого! — воскликнул он.
Почувствовав чье-то присутствие, оба юноши обернулись. Рядом с ними стоял Гней Помпей Страбон собственной персоной, сложенный так крепко, что казался квадратным, но ему недоставало представительного роста. Внешне они с сыном были похожи, если не считать глаз, которые у отца были не такие голубые. Кроме того, глаза Страбона были настолько сильно скошены, что действительно казалось, будто они не видят ничего, кроме переносицы. Эти странные глаза придавали Помпею Страбону вид столь же загадочный, сколь и безобразный, потому что никто не мог определить, куда на самом деле он смотрит.
— Кто это? — осведомился Помпей Страбон у сына.
И тут молодой Помпей сделал нечто настолько удивительное, что Цицерон никогда не смог ни забыть, ни перестать благодарить его за это. Он обвил мускулистой рукой хилые плечи Цицерона и притянул его к себе. И весело, как будто это не имело никакого значения, ответил:
— Это мой друг, Марк Туллий Цицерон Младший. Он назначен в твой штаб, отец, но ты не беспокойся о нем вовсе. Я им займусь.
— Хм! — проворчал Помпей Страбон. — Кто это послал тебя ко мне?
— Марк Эмилий Скавр, принцепс Сената, — тихим голосом ответил Цицерон.
Старший консул кивнул:
— Ох, этот ехидный cunnus! Сидит себе дома и отделывается шуточками. — Помпей безразлично отвернулся в сторону. — А что касается тебя, citocacia, то тебе повезло, что ты друг моего сына. А то бы я скормил тебя своим свиньям.
Лицо Цицерона вспыхнуло. Он происходил из семьи, в которой всегда осуждались крепкие словечки. Его отец считал их неприемлемо вульгарными. И слушать, как подобные слова произносит старший консул, было для молодого Цицерона подобно шоку.
— Ты что это, как девица, Марк Туллий? — спросил с ухмылкой Помпей-младший.
— Есть другие, лучшие и более выразительные способы пользоваться нашим великим латинским языком, нежели бранные выражения, — ответил с достоинством Цицерон.
Эти слова заставили его нового друга угрожающе застыть:
— Ты как будто осуждаешь моего отца? — осведомился он.
Цицерон спешно пошел на попятный:
— Нет-нет, Гней Помпей! Я только отреагировал на то, что ты назвал меня девицей!
Помпей расслабился и снова заулыбался:
— Прости, было очень похоже! Я не люблю, когда находят недостатки у моего отца. — Он взглянул на Цицерона с любопытством. — Плохие выражения встречаются повсеместно, Марк Туллий. Даже поэты время от времени их употребляют. Их пишут на городских домах, особенно возле публичных домов и общественных уборных. И если полководец не будет называть своих солдат cunni и mentulae, они подумают, что он — чванливая весталка.
— Я затыкаю уши и закрываю глаза, — сказал Цицерон, меняя тему. — Спасибо тебе за протекцию.
— Не думай об этом, Марк Туллий! Мы с тобой подходящая пара, как мне думается. Ты поможешь мне с рапортами и письмами, а я тебе — с мечом и щитом.
— Идет, — согласился Цицерон, продолжая топтаться на месте.
— Ну что еще? — спросил Помпей, собираясь уходить.
— Я не отдал твоему отцу приказ о моем назначении.
— Выбрось его, — небрежно посоветовал Помпей. — С сегодняшнего дня ты принадлежишь мне. Мой отец и не заметил бы тебя.
На этот раз Цицерон последовал за новым другом, и они направились в садик в перистиле. Юноши уселись на скамью, залитую нежарким солнцем, и Помпей блестяще продемонстрировал, что, несмотря на нелюбовь к риторике, он все же неплохой рассказчик и сплетник.
— Ты слышал про Гая Веттиена?
— Нет, — сказал Цицерон.
— Он оттяпал себе пальцы на правой руке, чтобы не идти на военную службу. Городской претор Цинна приговорил его пожизненно прислуживать при капуанских бараках.
Дрожь пробежала по спине Цицерона.
— Забавный приговор, как ты считаешь? — спросил он; в нем пробудился профессиональный интерес.
267 
