Особенно,... 
402 
— Да, отец, ты рассказывал. Много раз, — ответил Марий-младший с грустью в голосе.
— А говорил ли я тебе, что она мне предсказала еще?
Серые глаза Мария-младшего внимательно обежали все вокруг и остановились на искаженном и помятом лице отца, с которого в эти дни не сходил яркий румянец. Марий-младший тихо вздохнул, думая о том, сбился ли отец с мысли или же в его сознании еще сохраняется ясность.
— Нет, отец.
— Ну так слушай. Она сказала, что мне не быть величайшим человеком Рима, что бы я ни сделал. Знаешь ли ты, кто, по ее словам, будет величайшим римлянином?
— Нет, отец. Но я хочу знать.
Даже луча надежды не зародилось в сердце Мария-младшего; он понимал, что это будет не он. Сын великого Гая Мария слишком хорошо знал о собственных недостатках.
— Она сказала, что им когда-нибудь станет юный Цезарь.
— Edepol!
Марий согнулся и хихикнул, неожиданно холодно и жутко.
— О, не беспокойся, мой сын! Этого не случится! Я никому не позволю быть более великим, чем я сам! Но сейчас я открыл тебе причину, по которой я собираюсь утопить звезду юного Цезаря на дне самого глубокого моря.
— Ты устал, отец. — Марий-младший вскочил. — Я заметил, что печали и трудности ухудшают твое самочувствие, когда ты устаешь. Пойди и поспи.
* * *
Правителем Сицилии был клиент Гая Мария — Гай Норбан. В настоящее время он находился в Мессане. Неугомонный Марк Лампоний предпринял попытку вторгнуться на Сицилию повстанческими отрядами луканов и бруттиев. Посланный с приказом скакать по Валериевой дороге как можно быстрее в Мессану, курьер Мария вернулся назад с ответом правителя через тринадцать дней.
Хотя я, твой клиент, полностью сознаю свои обязанности перед тобой, Гай Марий, но являюсь также пропретором римской провинции. Поэтому я считаю долгом чести ставить свои обязательства перед Римом выше своих обязательств перед патроном. Твое письмо прибыло после того, как я получил приказ Сената, в котором мне предписывается не оказывать никакой помощи тебе и другим беглецам. В настоящее время мне прямо приказано поймать тебя и убить, если это возможно. Этого я, разумеется, делать не буду, и потому единственное, что в моих силах, — это приказать твоему кораблю немедленно покинуть воды Сицилии.
От себя лично желаю тебе всего хорошего и надеюсь, что где-нибудь ты найдешь безопасное убежище. Я, правда, сомневаюсь в том, что тебе удастся сделать это на римской территории. Я также могу сообщить тебе, что Публий Сульпиций был схвачен в Лавренте. Его голова выставлена на трибуне в Риме. Подлое дело. Но ты поймешь мое положение лучше, если я добавлю, что голова Сульпиция была установлена на трибуне самим Луцием Корнелием Суллой. И вовсе не по приказу — он сделал это лично.
— Бедный Сульпиций! — сказал Марий, смахнув с глаз слезы, затем расправил плечи и добавил; — Ну что ж, тогда — в путь! Посмотрим, как нас примут в провинции Африка.
Но там они даже не смогли высадиться на берег, поскольку правитель этой провинции также получил приказ Сенате, и единственное, что он смог сделать для великого человека, — это отправить его вместе со спутниками восвояси, поскольку служебные обязанности предписывали ему изловить и убить беглецов.
Тогда они поплыли в Рузикады, служебный порт Цирты, столицы Нумидии. Этой страной правил царь Гиемпсал, сын Гауды, во многом достойный человек. Он получил письмо от Мария, когда находился вместе со своим двором в Цирте, недалеко от Рузикады. Правитель Нумидии колебался. Гай Марий возвел на трон его отца; Гай Марий все еще оставался тем человеком, который мог лишить его трона. Но Луций Корнелий Сулла также предъявлял претензии на свое превосходство в Нумидии.
После нескольких дней раздумий Гиемпсал с частью своего двора переместился в Икозий, подальше от римского присутствия, и пригласил Гая Мария с его спутниками встретиться с ним там. Он позволил им сойти с корабля на берег и предоставил в их полное распоряжение несколько комфортабельных вилл. Гиемпсал часто принимал гостей в собственном доме, достаточно большом для того, чтобы считаться маленьким дворцом. Однако этот маленький дворец был не столь удобен, как главный дворец в столице, и поэтому царь вынужден был оставить там всех своих жен и наложниц, взяв с собой в Икозий только царицу Софонисбу и двух младших жен — Саламбо и Анно. Он получил образование в лучших традициях эллинистических монархий, а потому не придерживался восточных обычаев и позволял гостям свободно общаться со всеми своими домочадцами — сыновьями, дочерьми, женами. К несчастью, это и привело к осложнениям.
402 
