... 
417 
— Твой отец! — задыхаясь, проговорил он, подбегая к Помпею.
— Что с ним? — очень спокойно и очень холодно спросил тот.
— Римляне похитили его тело, заявив, что хотят привязать к ослу и протащить по всем улицам! Одна из женщин, что дежурила возле него, рассказала мне об этом. И я, как дурак, тут же бросился бежать, надеясь поймать их. К счастью, я увидел тебя, иначе они, вероятно, сделали бы со мной то же самое. — Он посмотрел на Помпея-младшего с тем же уважением, с каким привык относиться к его отцу. — Что прикажешь делать?
— Приведи сюда немедленно две когорты солдат, — отрывисто приказал Помпей, — с ними мы войдем в город и отыщем тело.
Цицерон не знал почему, но Помпей больше не сказал ни слова за все то время, пока они ждали. Помпея Страбона настиг последний удар. У жителей северо-западной части города оставался единственный способ выразить свою ненависть к тому, кого они считали виновником своих несчастий. Самые густонаселенные районы Рима брали воду из акведуков, но Верхний Эсквилин, Виминал и Квиринал вынуждены были обходиться местными источниками и ключами. А Страбон заразил их.
Когда молодой Помпей провел свои когорты через Коллинские ворота и вошел на большую рыночную площадь, он обнаружил, что она пуста. Не было ни души и на окрестных улицах, даже на тех, что вели к Нижнему Эсквилину. Один за другим прочесывая все узкие проходы, Дамасипп повел когорту к Агеру, в то время как оба молодых человека с другой когортой отправились в противоположном направлении. Три часа спустя небрежно брошенное тело Помпея было найдено у подножия Квиринала, возле храма богини Салус.
«Ну и ну, — подумал Цицерон, — место, которое они выбрали, чтобы оставить его там, говорит само за себя. Возле храма Доброго здоровья!»
— Я не забуду этого, — заявил Помпей, склонившись над обнаженным и изуродованным телом своего отца. — Когда я стану консулом и предложу свою программу, ты от меня ничего не получишь, Квиринал!
* * *
Услышав о смерти Помпея Страбона, Цинна вздохнул с облегчением. А когда он узнал о том, как тело Помпея Страбона протащили по улицам, то тихо присвистнул. Видимо, не слишком-то хороши дела в Риме, если даже его защитники не пользуются особой популярностью. Не зря он дожидается капитуляции, и теперь, кажется, это дело нескольких часов.
Однако ничего подобного не произошло. По-видимому, Октавий решил сдаться только тогда, когда народ решится на открытый бунт.
Квинт Серторий, который явился в этот день с докладом, имел на левом глазу повязку, набухшую кровью.
— Что с тобой случилось? — спросил Цинна.
— Потерял левый глаз, — коротко ответил Серторий.
— О боги!
— К счастью, у меня остался еще один, — стоически отозвался командир легиона. — Во всяком случае, я еще в состоянии разглядеть собственный меч, так что увечье не слишком помешает в битве.
— Садись, — приказал Цинна, наливая вина.
Он внимательно посмотрел на своего легата, решив про себя, что очень немногое в жизни может вывести Квинта Сертория из равновесия. Когда тот устроился в кресле, Цинна, вздыхая, сел рядом.
— Ты знаешь, Квинт Серторий, а ведь ты был совершенно прав, — проговорил он.
— Ты имеешь в виду Гая Мария?
— Да. — Цинна повертел в руках свой кубок. — У меня больше нет общего командования. О, я пользуюсь уважением среди старших по званию. Но я имею в виду солдат, самнитов и других италийских добровольцев. Они подчиняются только Гаю Марию, но не мне.
— Этого следовало ожидать. Если бы еще существовал прежний Гай Марий, тот справедливый и дальновидный человек, это не имело бы ни малейшего значения. Но с нами — не тот Гай Марий, не прежний! — Серторий вздохнул, и из-под его повязки медленно выкатилась кровавая слеза. — Изгнание — самая ужасная вещь, которая могла с ним случиться в его годы и при его немощи. Я достаточно наблюдал его в эти дни, чтобы понять: он только имитирует интерес к нашему делу. Единственное, что его беспокоит по-настоящему, так это месть тем, кто повинен в его изгнании. Он приблизил к себе худшего из легатов, какого я когда-либо знал, — Фимбрию! Этого волкодава! Что касается его личного легиона, который он называет своей охраной и отказывается считать частью армии, то он составлен из гнусных и жадных рабов и вольноотпущенников. От таких солдат не отказался бы ни один предводитель восстания рабов на Сицилии! Марий утратил проницательность, Луций Цинна, точно так же, как он утратил щепетильность. Он знает только одно: эта коллекция выродков — его собственная армия! И я очень опасаюсь, что он намерен использовать ее для достижения своекорыстных целей, а вовсе не ради благополучия Рима. Я с тобой и твоей армией, Луций Цинна, по одной простой причине: я не могу смириться с незаконным смещением консула во время его годичного пребывания в должности. Но я также не могу смириться и с тем, что, по моему мнению, собирается делать Гай Марий. Так что нам с тобой лучше действовать сообща.
417 
