65 
Она возобновила эту практику, ускользая из дому, чтобы получить эмоциональную встряску и подзарядку. По какому поводу устраивалась демонстрация, за что или против чего, ее не интересовало. Случайно она оказалась впереди, в гуще схватки с полицией. Молодой полицейский сграбастал ее, швырнул другому, сопроводив полет демонстрантки нецензурным эпитетом. Его напарник схватил ее в охапку и запустил обратно. Она визжала и барахталась, и вдруг кто-то выхватил ее из-под носа у полицейских. Она оказалась один на один с молодым человеком, о котором уже слышала, что он «какой-то вождь».
И действительно, вождь. Один из типичных тогдашних вождей-недоучек, узколобый безъюморной догматик, фанатик, подмявший под себя кучку безвольных овец, нуждающихся в пастухе и регулярном доении. Она с замиранием сердца воззрилась на него и тем же вечером, прежде чем вернуться домой, под него улеглась. Он до нее снизошел.
Он снисходил до нее еще не раз, узнав, что она наследница одного из богатейших семейств не только в городе, но и во всех Северо-Западных Окраинах. Она же решилась сделаться «его женщиной», его пассией. Он этим охотно пользовался, «воспитывал» ее по-своему, заставлял демонстрировать преданность «делу», вовлекал ее в небезопасную активность. Не такого рода, как вылазки террористов типов 12 или 3. Он держал ее рядом с собой на демонстрациях, впереди колонны, требовал, чтобы она бросалась на полицейских, орала и визжала громче, чем другие девицы, билась и извивалась в лапах полицейских, для которых эта забава оказалась неплохим развлечением. Фактически он требовал от нее добровольной деградации.
Ей это нравилось. Столкновения с полицией становились все чаще. Ее задерживали, доставляли в участок. Все это не укрылось от родителей, но, посовещавшись со знакомыми, они утешились: мол, «молодежь есть молодежь», «пусть перебесится» и все в таком роде. Она взбесилась: ее не принимают всерьез! А вот ее любовник — тот принимал ее всерьез. И полиция тоже. Арест, несколько дней за решеткой, еще раз, еще… Родители вносили за нее залог, она оставляла за решеткой своего друга и товарищей по борьбе, отправлялась домой на заднем сиденье одного из семейных лимузинов, мрачно сверля взглядом затылок шофера.
Она сменила имя, оставила дом, чтобы жить со своим другом. То есть с группой, куда входило более десятка молодых людей. Она охотно поселилась в грязной развалюхе, предназначенной к сносу. Она наслаждались грязью и нищетой обстановки, убирала, готовила, обслуживала своего любовника и его друзей. Учитывая ее происхождение, они испытывали от этого определенное удовольствие, но главное, считала она, здесь принимают ее всерьез!
Родители нашли дочь, навестили, но она прогнала их. Они настояли на открытии для нее банковского счета, посылали нарочных с деньгами, вещами, пищей. Обеспечивали так же, как и всю жизнь — материально.
Ее любовник сидел верхом на жестком стуле, положив подбородок на скрещенные руки, насмешливо следил за ее реакцией.
Она понимала, что родителям ничего не стоили эти передачи, что их не оскорбит, если она все это вернет. Она отдавала полученное на благо «общего дела», вносила деньги и вещи в общий котел.
На любовника это особенного впечатления не произвело. Хорошее питание, комфорт — он, казалось, презирал все это, хотя пользоваться и не отказывался. Он и его дружки перемывали ей косточки, обсуждали ее дилемму с классовой, конкретно-экономической, психологической точки зрения, жонглируя и перебрасываясь тирадами левацкого жаргона. Она слушала, находила себя недостойной, но принимаемой всерьез.
Он потребовал, чтобы на следующей демонстрации она всерьез напала на полицейского. Она без колебаний это сделала, получила срок в три месяца. Он посетил ее лишь однажды. Других навещал чаще. Почему? — кротко спросила она. Не все они неимущие. Есть даже и из богатых, и образованные. Но она не просто богата, она очень, очень богата. Да, должно быть, дело в этом. Они все достойнее, чем она. В тюрьме народу много, большинство не политические. Она излучает кроткую улыбку, прокламирующую кротость и елейное смирение. Берется за то, чего не желает выполнять никто другой. Грязная работа и наказания для нее манна небесная. Заключенные презрительно кличут ее блаженной, но она воспринимает это как похвалу. «Я стараюсь стать достойным членом…» — далее следовало пышное название ее организации. «Чтобы стать настоящим социалистом, нужно стремиться и страдать».
65 
