62 
В природе, на каждом шагу — противоположности. Чем ярче краска, тем скорее заметна полинялость. Чем блистательнее свет, тем мрачнее тень от него. От гор, которыми все восхищаются, падает своя тень, которою никто не захочет восхищаться. Это плавни.
В верховых, более открытых участках линии, они залегают перемежающимися займищами, «кутами». Таково господствующее свойство прибрежной местности на протяжении первых трех участков, от Редутского до Славянского поста, который находится на половине кордонной линии. Отсюда до самого взморья плавни тянутся широкой полосой, с частыми «грядами», то есть незаметными для глаза, меж камышей, прогалинами открытой и сухой земли. Эти-то естественные плотины и служат воровскими путями предприимчивым психадзе. Мрачна эта дымящаяся туманом закраина зеленых степей и синих гор, — где гражданственность и дикость столкнулись на долгую борьбу. Как опустелое поле совершившейся битвы, уныло это широкое дно, покинутое шумными волнами древнего, величественного Гипаниса, поросшее очеретом и ивняком по бороздам якоря. Печальна эта дряхлая старость высокородного «князя рек», кипятком пробежавшего свою молодость.
От поста Славянского Кубань начинает уставать под своей водной ношей и слегчает ее в боковые каналы; но горы насылают ей новые избытки, и она, не зная куда с ними деваться, бросает их поудолам прибрежья. Кордонные укрепления отодвигаются к гребню старого берега, избегая наводнений и ища корму для коня, «пайщика службы щарския», терпеливого товарища еще более терпеливого стража этой пустыни. Остатки разливов по набережью то расплываются в широкие плеса, то смежаются в «урмы» — узкие, беспорядочные течения. Их задвигают «плавы», то есть плавающие островки, от которых и местность получила свое название. Плавы составляются из корней болотных растений и наносного илу. По этому основанию бывают они покрыты землей, из которой вырастают травы и цветы. Эти подвижные торфяники напоминают описание цветников и огородов, которыми покрыты озера около Мексики; но там творит искусство, а здесь колобродит природа, покинутая разумной помощью человека.
Подаваясь вниз по течению Кубани, к Ахданизовскому лиману, вы погружаетесь в самую глубину плавней и находитесь в участке линии, самом неудобном для обеспечения от опасности. Напрасно взор ваш, измученный мрачным однообразием узкой дорожной просеки, ищет простора или предмета, на котором мог бы отрадно остановиться и отдохнуть. Дремучий, безвыходный камыш! При ином повороте лениво подползет к дороге узкий ерик, дремлющий в своем заглохшем ложе, под одеялом из широких листьев водяного лопушника, водяной лилии и фиалки, — либо протянет к вашему стремени свои усохшие, искривленные ветви чахлая ветла, словно увечный, покинутый товарищами путник. Молит он проезжего о помощи, а проезжий… как бы только самому скорее проехать. Где мелькнет дикая коза и перебежит фазан, где-где покажется высокая пика разъездного казака, молчаливого, бесстрастного и угрюмого, как окружающая его местность. Глушь и оцепенение кругом. Только невнятный шепот камышей, слегка машущих своими салтанами; только однозвучное жужжание кружащих над вашей головой насекомых, да при объезде какого-нибудь лимана кваканье целых сонмов лягушек, — базарная болтовня, вздорная, удручающая ухо и внимание. То вам слышится в ней бесконечный шум шибко работающего мельничного жернова, то неровный треск раздираемой ветоши… Там долетит до ваших ушей какой-то задушенный вой, быть может, волчий, а там резкий, тоскливый писк ждущих корму птенцов хищной ПТИЦЫ. И это вздрагивание и этот бред погруженной в горячечный сон природы отдается в вашем чувстве самосохранения заветным напоминанием отшельника: «memento mori!» Покинутое внешними впечатлениями воображение разыгрывается, наполняется мрачными представлениями опасности близкой, готовой вспорхнуть из-под копыт коня. Зловещее предчувствие неравного боя, внезапного плена и лишения всех прав гражданской личности — неволи в горах, налегает свинцом на душу. Завидев прежде вас обгорелый пень, чуткий конь поднимает голову, храпит и робко путает свои шаги. И вот где-то близко затрещал тростник, может быть, под клыком кабана, может быть, под чевяком психадзе. Всадник вздрагивает и торопливо заносит руку на приклад ружья. Чу — раздался выстрел и в медленных перекатах замер где-то в бездонной глубине, в бесконечной дали. И стая лебедей тяжело поднялась над лиманом, и стадо кабанов шарахнуло в камышах с треском и гуденьем. И всадник едва может сдержать сполохнувшегося коня.
62 
