Последние отзывы

  49  

— За двумя зайцами… — прозвучал знакомый голос. Слова эти, послужив паролем, успокоили и капитана, и меня, тоже схватившегося за кинжал.

— Свои, — сказал Алатристе.

Он вложил шпагу в ножны, а Копонс спрятал пистолеты. Лодка ткнулась носом в берег неподалеку от нашего баркаса, и в слабеньком свете фонаря обрисовались три фигуры. Алатристе приблизился. Я — следом.

— Надо же попрощаться с другом, — сказал тот же голос.

Теперь я узнал графа де Гуадальмедину. Как и оба его спутника, он был в плаще и шляпе. За спиной у них, в шлюпке, я различил зажженные фитили двух аркебуз — новоприбывшие тоже были готовы ко всяким неожиданностям.

— У меня мало времени, — не слишком приветливо произнес капитан.

— Мы не помешаем, — ответил граф. — Делай свое дело.

Один из тех, кто стоял на носу, был рослый, широкоплечий, грузный, другой — тоньше и стройнее, в шляпе без перьев, и оба до самых глаз завернуты в плащи. Капитан еще мгновение разглядывал их, а я смотрел на него и в красноватом свете фонаря видел ястребиный профиль, густые усы, сощуренные глаза под широким полем шляпы, пальцы, поглаживающие рукоять шпаги. Весь облик его дышал мрачной угрозой, и, думаю, люди на носу не могли не ощущать ее. Наконец он обернулся к Себастьяну, стоявшему ближе остальных, почти неразличимых в темноте, и коротко приказал:

— Пошли!

Один за другим наши головорезы — первым шел Копонс, следом — все прочие — двинулись к сходням, поочередно попадая в пятно света, отбрасываемого фонарем, звеня и гремя железом, которым были обвешаны. Одни закрывали лица, проходя мимо фонаря, другие — напротив, с вызовом снимали шляпы. Кое-кто даже остановился, чтобы бросить любопытный взгляд на троих укутанных в плащи незнакомцев, а те взирали на этот диковинный парад в совершенном молчании. Счетовод Ольямедилья. поравнявшись с капитаном, принял озабоченный вид и на миг замедлил шаги, словно сомневался, стоит обратиться к незнакомцам или же нет. Решил, что не надо, занес ногу над планширом нашего баркаса и, запутавшись в полах своего мешковатого одеяния, свалился бы в воду, если бы чьи-то сильные руки, вовремя подхватив, не втащили его на палубу. Замыкавший шествие Бартоло Типун нес фонарь, который отдал мне, прежде чем перевалиться через борт с таким звоном и грохотом, словно на поясе у него и через плечо висела целая оружейная лавка. Алатристе стоял неподвижно, не сводя глаз с тех троих.

— Все, — сухо произнес он.

— Что ж, славное воинство… — заметил рослый.

Алатристе силился рассмотреть его в темноте. Голос этого человека показался ему знакомым. Его спутник — тот, что был ниже ростом и тоньше, — который до этого молча наблюдал за погрузкой, теперь внимательно оглядывал капитана.

— Жизнью своей клянусь, — сказал он наконец, — они и на меня страх навели.

Он говорил ровным тоном человека, получившего хорошее воспитание и привыкшего к тому, что никто не осмелится ему возражать или противоречить. При первых звуках этого голоса Алатристе застыл, словно каменное изваяние. Несколько мгновений я слышал только его размеренное дыхание. Потом он положил мне руку на плечо:

— Поднимайся на борт.

Я повиновался и вместе со своим баулом и фонарем полез по сходням. Перевалился через планшир и устроился на носу среди уже лежавших там людей, завернутых в плащи, пахнущих потом, железом, кожей. Копонс подвинулся, и я присел рядом с ним на баул. Отсюда мне был виден Алатристе, по-прежнему стоявший на берегу лицом к тем троим. Вот он поднял руку, словно собираясь снять шляпу, но движение свое не завершил, ограничившись тем лишь, что прикоснулся к полю, словно отдавая честь, потом закинул плащ на плечо и поднялся по сходням.

— Ни пуха ни пера, — сказал Гуадальмедина. Никто не отозвался. Шкипер отдал швартовы, его помощник оттолкнулся от берега веслом и поднял парус. И вот, подхваченный течением и легким бризом, который дул со стороны берега, рябя дрожавшие на черной воде редкие огоньки Севильи и Трианы, наш баркас бесшумно заскользил вниз по реке.

Мы плыли по Гвадалквивиру под бесчисленными звездами, а слева и справа черными тенями тянулись деревья и кусты. Севилья осталась далеко позади — за излучиной реки; ночная сырость пропитала деревянную обшивку баркаса и нашу одежду. Притулившись рядом со мной на палубе, дрожал от холода счетовод Ольямедилья. Прижавшись затылком к баулу, натянув одеяло до подбородка, я время от времени поглядывал на хозяина, сидевшего на носу вместе со шкипером. Над головой у меня подрагивало под ветром светлое пятно паруса, то открывая, то закрывая светящиеся точки, которыми усеян был небосвод.

  49