37 
Затем я стал думать, что же мне делать.
Само собой, я уже никогда не смогу спать с женщиной, но (бог свидетель) невелика потеря. Или, может быть, есть еще надежда? Кроме всего прочего, Пепита была иноземного происхождения, а это значило, что за лечением мне наверняка придется отправиться на Мадагаскар или еще куда-нибудь. «Ага, конго-триппер, — процедит сквозь зубы врач. — Колдун доктор Умбуту Кабу- ку — вот кто тебе нужен. Он единственный, кто сможет тебе помочь. После Замбези сворачиваешь налево, второе племя, третья хижина справа. Поднеси ему эти цветные бусы…»
Все выходные я проплакал. Я бился головой о дверь уборной, думал о способах самоубийства, убегал в лес и вопил там во всю глотку, рассматривал возможность отрезания своего сучка бритвой, спал на терновом ложе из собственных нервов. Я даже подумывал, не рассказать ли моему отцу; я знал, что его это не особенно взволнует, но мысль о его рациональном сочувствии вызывала во мне непреодолимое отвращение.
В понедельник, после шести часов ни кем не разделенных страданий в школе, я пошел с Джеффри выпить кофе. Поговорив о девушках, презервативах и промискуитете, я наконец добрался до главного — разумеется, чисто гипотетически. Джеффри считает, что знает все о подобных вещах, потому что его отец — врач. Когда я спросил о способах лечения, его ответ был безжалостен:
— Это настоящий ад. Они дергают тебя за член, пока он не встанет. Потом они засовывают туда такой тоненький зонтик и нажимают на кнопку, от чего он раскрывается. А потом, потом, они выдергивают его со всей силой. — Он сделал резкое движение своей ложкой.
— Но они хотя бы делают анестезию?
— Нет. Это невозможно. Ведь сперва нужно, чтобы у тебя встал, прежде чем они засунут туда эту штуку. Это же очевидно. И когда они выдирают ее, заодно выходит и все это дерьмо. — Он отхлебнул кофе. — Как правило, ты теряешь сознание.
— О боже… И когда можно снова ебаться?
— Точно не знаю. Через полгода, может быть, год. Полгода минимум. При постоянном уходе.
Излишне говорить, что все это не имело никакого отношения к действительности: всего лишь пара уколов пенициллина в зад да унизительные посещения местной поликлиники.
Затем я написал Пепите. Уж я написал Пепите! У меня до сих пор где-то валяется ее ответ. Мое письмо отдали на съедение собачке сторожа. Но прежде его прочла директриса: имя адресата было неразборчивым, так что письмо пришлось вскрыть. Бедную женщину крайне огорчило его содержание. (То письмо мне особенно удалось: оно изобиловало красочными описаниями и фигурами речи.) Пепиту вышвырнули из колледжа, ее родителям послали официальное письмо и т. д.; я был сражен справедливостью и своевременностью всего произошедшего. Пеппи поведала мне эту историю в своем ответе, надеясь, наверное, таким образом сгладить свою вину, и закончила тем, что, оказывается, «вовсе не хотела меня заразить». Ну и зараза! Позже я узнал, что она, помимо меня, наградила трипаком еще пол-Оксфорда. Ее отношение к личной гигиене, по всей видимости, было столь гибким, что она могла бы так никогда и не заметить никаких симптомов.
Итак, что же теперь? Что же теперь? Я спустился к себе в комнату, зачем-то запер дверь и в темноте улегся на кровать.
Волноваться было не о чем. Джеффри знал одного голубого доктора из Челси, который просто обожал возиться с подобными болезнями. Только в прошлом месяце он вернул Джеффри к жизни. Джеф подцепил какую-то замысловатую штуковину от той шведки. У шведки — неспроста, как мне кажется, — был шрам наподобие гигантской застежки-молнии прямо поперек живота. Джеффри сказал, что трахнул ее исключительно из альтруизма, и я ему верю. (Эрекция, как нам всем известно, приходит к тинейджеру по первому зову.) Он сделал это, чтобы не обидеть ее. Так что можете сами извлечь отсюда мораль. Док тогда взял с него пять гиней; такую сумму я смог бы одолжить у Норма. Наверное, придется отложить свидания с Рейчел, возможно, на пару недель завязать с бухлом, и у меня однозначно будет веселенький денек. А так — совершенно не о чем волноваться.
Попробуйте-ка дать мне подобный совет. Как странно все устроено! В субботу я целый день парился насчет Рейчел: не продинамит ли? что мне делать, если она будет со мной холодна? В воскресенье я был слишком занят самой Рейчел, чтобы думать о чем-нибудь отвлеченном, — и парился насчет своего прыща: не изуродует ли он навсегда мое лицо? не прорвется ли он и не брызнет прямо на белую блузку Рейчел? Весь понедельник, вчера, после муторной ночи и сегодня утром благодаря непрекращающемуся кашлю во мне нарастала уверенность, что мои легкие вот-вот выскочат наружу, что скоро я начну выплевывать не только мокроту, но и содержимое желудка с кусками внутренних органов и что мне, конечно же, не суждено пережить Китсианские двадцать шесть.
37 
