Особенно,... 
149 
— Вы сын Кирилла Васильевича?
— Нет. Не знаю я никакого ни Кирилла, ни Мефодия.
— О, тогда и я вас не знаю. И не могу впустить в дом, — сказала она серьезно и захлопнула дверь.
Славик остался на площадке один, дурак дураком. Он готов был откусить свой болтливый язык. Какой дьявол толкнул его врать? Зачем? Во всяком случае, ему ничего не оставалось, как сойти вниз и вновь бродить вокруг дома. Но Маша, которая должна была «скоро вернуться», как назло, не появлялась. А Славик не отличался терпением. Привык, чтобы желания его сбывались немедленно…
…Снова звонки. в больницу. Снова — смех в ответ. «Славик! Не морочь голову!» — «Я умру». — «Обещаю прийти на твои похороны».
В следующую субботу ему, можно сказать, повезло. Он увидел Машу на катке. Не одну, с Тарасом. Счастливый соперник учил ее кататься. Она только-только научилась стоять на коньках и, как ребенок, делала первые робкие шаги. Славик пришел без коньков. Заглянул просто так, со скуки. Вот случай! Что делать? Бежать домой за коньками? Но пока туда да назад…
Увидел одного из школьных товарищей: Дай коньки!
Тот показал кукиш:
— Свои надо иметь. Славик схватил его за грудки.
— Дай коньки, а то вытрясу душу!
— Ты что, ополоумел? Милиционера позову.
— Дай коньки. Можешь ты понять, янычар? Надо одной марсианке сказать два слова.
— Так бы сразу и говорил, — сдался заинтересованный товарищ.
Ботинки оказались малы. Славик все-таки втиснул в них ноги. Жали зверски. Наплевать. Если бы в них были набиты гвозди, он все равно не отступил бы. Кинул на снежный барьер пальто, шапку, не заботясь, уцелеют ли. Черт с ним, с пальто! Мать купит новое! Скорее на ледяное поле! Ловко лавируя, пошел против течения, чтоб скорей добраться до красной шапочки и голубого свитера, с которых он глаз не спускал, пока надевал коньки. Подлетел сзади, схватил Машу за руку. Она вскрикнула, но, увидев, что это Славик, заулыбалась.
— Приветствую великих спортсменов эпохи! Хочешь, за полчаса сделаю из тебя рекордсменку?
— А не слишком ли самоуверенно? — Разрумянившаяся, она вся сияла, глаза ее рассыпали такие же веселые искры, как блестки на снегу под светом фонарей.
Тарас, вероятно, не слишком обрадованный, что явился этот шалопут, сказал, однако, заботливо:
— Ты что так легко? Простудишься.
— Бригадир! Ты плохо знаешь свои кадры. Маша рассмеялась.
Поддерживаемая с двух сторон опытными конькобежцами, она пошла, увереннее, быстрее, более смело.
Шорох сотен коньков, веселые голоса и смех, десятиградусный мороз, блестки инея, искрящийся свет фонарей, запах ели — елка уже стояла посреди катка, но не была еще украшена и освещена, — все это пьянило, подымало дух, наполняло весельем.
— Мисс марсианка! Корпус вперед! Вот так. Смотри на мои ноги! Не смотри на него! Он же ходит, как лось на льду, — за якобы безобидными шутками скрывалось желание осмеять, принизить соперника. — Пройдемся вдвоем, и я покажу класс фигурного катания. Не бойся, я буду тебя держать вот так. — Славик попытался обнять девушку за талию, но она уклонилась и вырвала руку. Как отшить Тараса и хоть на несколько минут остаться с нею наедине?
Впервые в жизни ему хотелось поговорить с девушкой всерьез и — не удается. Возможно, он в конце концов все-таки что-нибудь и придумал бы. Но уж коли не везет, так не везет. Все складывалось против него. Неведомо откуда появился Ярош со своим выводком — Наташей и Витей. Они сразу подхватили Машу. Рядом с ними пошел и Тарас. Собралась вся семья! И он оказался лишним. Несколько минут Славик вертелся вокруг этого «семейного ансамбля», выделывая самые затейливые фигуры. Но вдруг вырвался вперед сам Антон Кузьмич и сделал два-три таких виража, что юноша при всей своей самоуверенности понял: мир ему удивить нечем. А тут еще подлетел дурак товарищ с его, Славика, пальто и шапкой и закричал, поросенок, на весь каток:
— Отдай мои коньки!
Разговор не состоялся.
Всю следующую неделю Славик был занят тем, что писал Маше письма. Вообще он не любил писать. А тут каждый день сочинял длиннейшие послания. Но ни одно не нравилось ему: они были сентиментальны, как Ирин дневник. А он не терпел сентиментальщины. Он понимал, что только вера в серьезность его признания может вызвать ответное чувство. Лишь так можно победить соперника, а не дуэлью, дракой, ссорой, пренебрежением, фиглярством или еще какой-нибудь глупостью. Но оказалось, что написать так, чтобы тебе поверили, совсем не просто.
149 
