Особенно,... 
151 
- Миленький ты мой, возьми меня с собой
- И в той стране далекой зови меня женой.
Славик сперва не обращал на это внимания, а потом вдруг сказал раздраженно:
— Бабская песня.
— Бабская, бабская, — согласился Генрих. Славик сразу же, как вошел в комнату общежития, понял, что разговор будет о нем. По какому поводу?
Солидным шагом «руководящего товарища» (Славик научился передразнивать эту походочку) ходил по комнате Иван Ходас, глубоко засунув руки в карманы штанов. Костя развалился на кровати, упершись затылком в стену, где были развешаны фотографии киноактрис, и, красный, возбужденный, следил своими цыганскими глазами за Иваном. Видно было, что они поспорили. Тарас и Лопатин сидели за столом. Лопатин с детским любопытством разглядывал маленькую искусственную елочку, вертел в руках, осторожно касаясь каждой миниатюрной игрушки.
— Скажите пожалуйста!.. Костя, сколько стоит?
— Сто рублей.
— Врешь, только что говорил три. Но и три дорого. — После того как Вера родила сына, Василь стал очень бережлив.
«Нарочно тянут», — подумал Славик. Его неоднократно пробирали в школе, на студии, в бригаде. Но никогда он не чувствовал, себя так скверно. Он ненавидел этот непонятный страх. Приказал себе быть смелым, дерзким. Но, откровенно говоря, сам сомневался, что ему это удается.
Генрих подошел к этажерке, взял какую-то книгу, раскрыл и опять замурлыкал:
- Миленький ты мой, возьми меня с собой
- И в той стране далекой зови меня чужой.
Славик взорвался:
— Не вой! — но опомнился и сказал с усмешечкой, шутливо: — Что вы расселись, важные, как судьи? Ну, судите.
— И о-су-дим, — с угрозой, сквозь зубы, по слогам процедил Ходас. Остановился перед Славиком, вынул из кармана сжатый кулак. — Бригаду позорить не дадим!
— Хлопцы, ну к чему портить настроение перед Новым годом? — поморщился Костя, взглядом прося товарищей, чтоб они были посдержанней, не ссорились. Откуда только в нем эта чуткость и доброта!
— Он, может быть, жизнь человеку испортил, — взорвался Ходас. — А ты — добренький!.. Христосик!
У Славика похолодело в груди. Пол заколыхался под ногами. Вот оно, пришло… Неужели Нинка забеременела и рассказала обо всем? О, ужас! На лбу выступил пот. Предательский пот. Вытереть? Нет. Славик пошевелил пальцами, и ему показалось, что они слиплись, будто вымазанные смолой.
— Погоди, — остановил Тарас Ходаса, который готов уже был произнести гневную речь, и спокойно спросил у Славика: — Скажи нам по правде, что у тебя с Нинкой. Девушка плачет по ночам…
«Значит, не жаловалась, а только плачет?! — обрадовался Славик. — В таком случае — отрицать. Все отрицать! Не сдаваться!» Он давно уже усвоил старую истину, что лучшая форма обороны это нападение. Крикнул:
— Ты уже спрашивал меня об этом. И я тебе ответил. И тебе ответил! — ткнул Славик пальцем в сторону Генриха. — Правду. Почему же вы мне не верите? Кричите о доверии к человеку, а сами… Лезете в душу, где надо и где не надо…
— Нет, где не надо, не лезем, — сказал Тарас и сдержанно попросил: — Не горячись, пожалуйста.
А Генрих шагнул к Славику и» сказал со своей обычной рассудительностью:
— По морали мещанской мы, очевидно, действительно не имеем права лезть в душу, как ты говоришь, когда дело касается твоих отношений с девушкой. По нашей морали, я думаю, имеем это право. Обязаны!
— Да он плюет на нашу мораль! — никак не мог успокоиться Ходас. — У него своя, брод-вейская… А мы цацкаемся… Воспитываем… Давно пора гнать!
— А я верю Славику! Разве он нас хоть раз подвел? Был плохим товарищем? — выкрикнул Костя.
Славик хмыкнул.
— Ты наивен, Костя. Разве не видишь, что кое-кому хочется меня выжить? — Он перегнулся через стол к Тарасу, посмотрел ему прямо в лицо, в глаза, оскалился волчонком. — Что? Нашел повод, бригадир? Хочешь отомстить? Так знай… Я люблю Машу!
Все сразу умолкли. Тарас опустил глаза, лоб его побелел, а шея налилась кровью.
«Я так и знал», — подумал он, но тут же, опомнившись, смело посмотрел на Славика и сказал спокойно и твердо:
— И я люблю Машу. Но мстить тебе… — он покачал головой, — не за что. И не думай, что нам приятно разбирать такие дела. Решаем так… — Бригадир порывисто встал, оглядел друзей. Редко у него бывал такой непреклонный вид, обычно он любил посоветоваться, обсудить. — Решаем так… Если ты честен перед Ниной, перед нами, приходи завтра в бригаду и работай. Мы слова больше не скажем. В комитете я улажу… Если же ты совершил подлость и не имеешь мужества сознаться, не приходи. — Он произнес это «не приходи» почти шепотом, но очень четко и очень твердо. — Так будет лучше для тебя. Правды не скроешь. Выгоним с позором!
151 
