55 
«Ну, пускай жена Яроша относится ко мне как хочет. Она старше вдвое. А ты?..»
Она демонстративно повернулась к Тарасу:
— А я знаю, как вас спасали во время войны. Как разыскивали…
— Меня?
Ира хмыкнула:
— В войну он пешком под стол ходил. Маша не ответила. Обратилась к удивленному Тарасу:
— Вы не помните? Ничегошеньки? А я помню, как провожали папу на войну. Мне шел тогда четвертый год. Перед глазами стоит, как папа плакал. Лица не помню, а что плакал — помню. Держал меня на руках и плакал. А я вытирала ему слезы.
Раскрасневшийся Тарас сидел на земле и разбивал кочергой головешки в печи. Пылающие угли бросали золотистый отсвет на его светлые волосы. Валентина Андреевна уловила недобрый, настороженный взгляд дочери, строго сказала:
— Пойди умойся.
Она не раз с болью говорила мужу.
«Боязно мне за Ирку. Какая-то она замкнутая, нелюдимая. Двадцать лет, а все равно что ребенок. Боюсь, не выйти ей замуж. Еще эта близорукость».
«Выйдет», — отвечал оптимист Шикович.
Жена упрекала:
«Не думаешь ты о детях».
«Если и я еще начну столько думать, сколько ты, слишком много будет чести для них. Лучше научи ее суп варить».
Вернувшись, Ира неожиданно предложила, Тарасу;
— Пошли купаться?
Валентина Андреевна изумилась: Ира даже с женщинами ходила купаться неохотно. Все больше одна. А при мужчинах никогда не оставалась в купальном костюме.
И вдруг приглашает парня. Вдвоем! Что произошло?
— Я уже купался, — ответил, тоже удивившись, Тарас.
— Тогда сходи за водой, — попросила Галина Адамовна. Воду для питья и стряпни брали в лесничестве.
— Давайте я принесу, — откликнулась Ира. Схватила ведра и побежала. Редко она проявляла такую готовность, когда дело касалось физической работы. Мать непонимающе смотрела ей вслед. И вдруг сверкнула мысль: Ира, её Ира влюблена в Тараса! Она умела таить свою любовь, пока ей ничто не угрожало. А увидела Машу — угадала соперницу… И куда девались стыдливость, замкнутость!.. Валентине Андреевне стало и радостно, и больно, и страшно за дочку. Первая любовь. Первые страдания. А что он, Тарас? Как он относится к Ире? Валентина Андреевна почла бы за счастье, если бы такой парень полюбил ее дочь… Отчего Тарас торчит возле них? Пошел бы и правда купаться или удить рыбу.
Ира принесла воду.
— Что мне делать, мама?
Что ей делать? Ей захотелось работы — только бы остаться здесь. У Валентины Андреевны сжалось сердце. Какое бы дать ей дело, чтоб она выполнила его с таким же умением, ловкостью, как эта чужая девушка, на первый взгляд некрасивая, а по сути обаятельная именно благодаря своему умению работать и держаться? \
— Идем дров напилим, — позвал Иру Тарас.
— Дров? — испуганно переспросила она, но тут же согласилась.
Валентина Андреевна знала, что не умеет ее дочка пилить, потому что никогда в жизни не брала пилы в руки. Но обрадовалась, что она пошла с Тарасом. Тяжело ей, матери, смотреть и сравнивать Иру с этой мастерицей на все руки. На миг отступило восхищение девушкой, возникла неприязнь. Низкое чувство. Ей стало стыдно. Нет, она должна быть честной и объективной.
— Поднялось над лесом солнце — проснулся ветер. Зашумел бор, как далекий морской прибой. Исчезла утренняя дымка на небе, будто ветер старательно протер огромное голубое стекло. Не было душно, как несколько последних дней. Однако солнце палило жестоко. Долго поджидали рыболовов с завтраком. Они не пришли.
Завтракали под дубами.
Шикович проснулся с головной болью, не мог найти лезвий для бритвы, хотя отлично помнил, что привез их из города, злился, ворчал на жену, на дочку. А увидел Машу и сразу пришел в хорошее расположение духа. Валентине Андреевне, рассудительной, спокойной, никогда не ревновавшей беспричинно, подобно подруге, стало смешно и грустно. С иронией наблюдала за мужем, с тревогой за Тарасом и Ирой. Боялась: не произвела бы Маша такого же впечатления на юношу, как на этого лысеющего романтика, ее мужа. Кажется, Тарас ведет себя более разумно.
А у Галины Адамовны, когда она заметила, как оживился Шикович при виде Маши, снова засосало в груди.
Однако за столом было весело. Шумели дубы. На стол, в тарелки и стаканы падали тонкие сухие веточки, изредка слетал раньше времени пожелтевший листок. С луга тянуло густым ароматом сухого сена.
У всех был отличный аппетит. Маша ела со вкусом и много. Шикович любил такую здоровую, «красивую», как он говорил, еду. Наташа, несмотря на запрещение матери, за завтраком читала — не могла оторваться от «Записок школьницы». То и дело заливалась таким заразительным смехом, что и остальные начинали смеяться, хотя и не знали, в чем там у нее дело.
55 
