57 
А сейчас Ира стояла, смотрела на коленопреклоненного Славика и едва сдерживалась, чтоб не захохотать. И Маша перестала накрывать на стол, уставилась изумлённо.
Валентина Андреевна очнулась, строго сказала сыну:
— Не юродствуй. Встань!
Славик поднялся, не забыв отряхнуть колени, и поправил концы красной веревочки, которая заменяла галстук.
Валентина Андреевна вдруг рассердилась:
— И чтоб я не видела у тебя на шее этой дурацкой веревки. Выбрось!
Он послушно сорвал бляшку, вытащил веревочку, размахнулся, чтоб швырнуть ее в кусты у ручья, и тут увидел сестру и Машу. На лице отразилось удивление. Потом он отступил шага на два в сторону, повертел толовой, как бы отгоняя мираж. Быстро приблизился к девушкам.:
— Послушайте, — сказал он Маше, — вы же мне снились. Мне снились марсианки. И всё они похожи на вас. Ей-богу, правда! Нет, скажите откровенно, вы оттуда? — Он показал пальцем на небо и захохотал.
— Славик! — сурово остановила мать. — Веди себя прилично.
— А разве я сказал что-нибудь неприличное? Просто на земле я таких не встречал…
— А я таких встречаю каждый вечер. В парке. И всегда под хмельком, — сухо сказала Маша, задетая его бесцеремонностью.
Славик шаркнул ногой по траве:
— Благодарю за высокую аттестацию. Ира поспешила смягчить обстановку:
— Познакомьтесь. Мой брат Владислав. Он неплохой, только кривляка.
— Ура! — крикнул Славик. — Моя дорогая сестра признает меня неплохим. В такой день! Прогресс.
— А это Маша.
— Маша? — удивился Славик такому простому имени и, перестав паясничать, протянул ей руку. Маша заколебалась. Это испугало Валентину Андреевну: а вдруг не подаст руки? Как это истолкует Славик?
Но Маша подала руку, открыто улыбнулась. И Валентина Андреевна облегченно вздохнула про себя.
— Кто вы, Маша? — задерживая ее руку, серьезно спросил Славик.
— Сестра.
— ЧЬЯ?
— Операционная.
— Операционная? — Видно, он не сразу сообразил, что это такое. — Из больницы? —
Славик присвистнул, невесело пошутил: — Умеет Ярош выбирать себе сестер.
Мать уловила этот переход от кривляния к серьезности, поняла, как нелегко было Славику прийти, и снова пожалела его: «Какой он худой, одни уши торчат. И под глазами тени».
— Ты голоден?
— Как волк.
Они подавали ему втроем — мать, Ира, Маша — все самое лучшее, что готовили для гостей, как самому главному гостю.
Валентина Андреевна оценила чуткость девушек, ее даже не задевало, что сын словно забыл про мать, следит за каждым движением Маши, ловит каждое слово и взгляд.
«Увлекается совсем по-детски», — с умилением подумала Валентина Андреевна.
Хороший завтрак сделал Славика снова болтливым.
— Маша, хотите я вас удивлю?
Ира испуганно приказывала взглядом: молчи! Но Славик объявил: — Я только вчера из тюрьмы. — Ни одна черточка не шевельнулась на Машином лице.
— И долго вас там держали?
— Десять суток.
— О-о! — Что значило это «о-о», трудно было понять.
— Я в пьяном-виде надебоширил, кажется, погрозил — каким-то туристам бомбой. Как будто она лежала у меня в кармане. И — пожалуйста, моралисты влепили мне… А вчера я просматривал газеты. Я редко их читаю. Так, со скуки. И — боже мой! — что я там вычитал. Если мне дали десять суток, то многим мистерам и лордам надо дать по десять лет. Как они размахивают этими бомбами! Жуть!
Валентина Андреевна насторожилась: никогда еще сын не говорил о таких серьезных вещах. Пускай с иронией, но сквозь эту иронию прорывается искреннее возмущение!
— Машут надо мной. Над тобой! Над тобой, мама. А ты хочешь, чтоб я был в восторге от этого мира! Шмякнут в такое вот волшебное утро…
— Не будь пессимистом, Владислав, — сказала мать, разочарованная тем, как сын повернул свою речь. — Ты все смешал в кучу.
— Мама, не надо морали! — Он бросил вилку, зажал руками уши, потом провел ладонью по горлу. — Я сыт во как!
— Нет, ты послушай! Люди борются и побеждают. Войну. Страх. Голод. Деспотизм, тупость…
— Ничего этого люди не победили! Не тешьте себя!
— Неправда! — возразила. Ира. — Может быть, не все, но многое победили.
— Победили в одной войне, чтоб начать другую? Такую, где уже не будет ни побежденных, ни победителей. Останется один пепел.
— Ты просто трус! Паникер! Ты всегда был трусом, — раздраженно крикнула Ира.
57 
