129 
– Да, мне очень хотелось бы купить эту картину, но за какие деньги? Само собой, за ваши, но Жюльен Пейра не сумасшедший. Ему покажется странным, что я являюсь обладательницей двадцати пяти миллионов, и тем более странным, что я желаю их потратить на картину.
– Скажите ему, что вы покупаете ее для меня, – проговорил Эрик. – Чего тут придумывать? По крайней мере, ему очень нужно ее продать.
– Откуда вы это знаете?
Эта девчонка выводила его из себя. Эрик набрался терпения.
– Да потому, что это совершенно очевидно, моя девочка.
Ольга посмотрела ему прямо в лицо, захлопала ресницами и проговорила невинным голоском:
– Он не производит впечатления человека, находящегося в стесненных обстоятельствах: у него вид в высшей степени счастливого человека. И у него нет иного желания, кроме…
И она остановилась, напустив на себя деланное смущение. Взгляд Эрика стал ледяным, и Ольга испугалась, что зашла слишком далеко.
– О, простите, Эрик… Поймите, я не хотела говорить такое… Боже, до чего я неосторожна, это ужасно…
– Займитесь этой картиной, – проговорил Эрик ровным голосом, но уже в порядке приказа.
Ольга кивнула головой в знак согласия, прижав свернутый в клубочек платок к губам, способным произносить бестактности. Она заметила, как Эрик побледнел, услышав ее заявление о счастье Жюльена, как у него перехватило дыхание, и торжествовала, глядя, как он удаляется своим размеренным шагом, на этот раз, быть может, преувеличенно чеканным.
В прокуренном баре, где висел прозрачный сизый дымок, придававший ему сходство с декорацией какого-то фильма, большинство пассажиров окружало рояль и слушало Симона Бежара, игравшего «тему „Нарцисса“», которую, по его словам, он позаимствовал из цыганского фольклора. В остальной части помещения не было никого, кроме Армана, съежившегося за спасительным круглым столиком на одной ножке, и Клариссы с Жюльеном, опиравшихся о барную стойку и, казалось, вовсе не слушавших неожиданный концерт, а смеявшихся над чем-то своим, с беззаботностью и самолюбованием людей, лишь недавно полюбивших друг друга. И тут на пороге появился Эрик.
Взгляд Эрика Летюийе был твердым, и он окликнул Клариссу голосом тихим, но решительным, отчего в баре секунд на пять воцарились тишина и какое-то непонятное смятение, нарушенные Эдмой, привычной к подобного рода водевильным ситуациям. Она вновь положила руку Симона на клавиши рояля, как это делают со строптивым ребенком, не желающим упражняться в сольфеджио. Это послужило сигналом к возобновлению беседы, а одинокий, какой-то съежившийся Жюльен, поднявшийся одновременно с Клариссой, всем своим видом олицетворял что угодно, только не веселье.
Появившаяся в баре Дориаччи, увидев выражение его лица, все поняла и попыталась исправить положение.
– Вы ведь не позволите мне пить в одиночку, месье Летюийе, – проговорила она. – Мне, по правде говоря, хотелось бы проконсультироваться с вами по поводу своей программы на этот вечер. С вами и вашими друзьями, само собой разумеется. Песенный цикл Малера… Что вы обо этом думаете?
– Мы вам полностью доверяем, – проговорил Эрик преувеличенно-светским тоном. – А сейчас извините нас!
И он потащил за собой Клариссу, а Дориаччи повернулась к Жюльену, подняла руки, повернув ладони вверх жестом бессилия, и со свойственной ей экспрессией воскликнула: «Увы!»
– Вы побледнели, – сказал Жюльену Андреа и похлопал его по плечу покровительственным жестом. Роли переменились. – Выпейте стаканчик, старина, – проговорил он и плеснул ему неразбавленного виски, которое тот проглотил, даже не заметив.
– Если он ее только тронет, – пробормотал он сдавленным голосом, – если он ее только тронет, я… я…
– Ну ладно! Никакого «я», дорогой Жюльен. Никакого! Вы с ума сошли… – Эдма на всех парах пересекла бар и уселась за их столик с по-матерински озабоченным выражением лица.
– Этот Летюийе – чересчур большой сноб, чересчур хлипкий. Он не полезет бить жену, как это описано в книгах Золя. И он, как мне кажется, отлично помнит свое происхождение. Имейте в виду, что только аристократы могли надавать своим женам пощечин так, что это не выглядело вульгарно… Именно аристократы, подлинные аристократы, я не говорю про знать Империи… Более того, этот бедняга не имеет ни малейшего понятия об истинном снобизме. Ему следовало бы уразуметь, что в наше время быть домашней прислугой или почтовым работником – это «самое то». Да, конечно, домашняя прислуга – нечто более экзотическое, но почтовый работник – это в стиле Кено, это очаровательно…
129 
