Последние отзывы

  149  

В конце своего царствования миссис Тэтчер объяснила одному женскому журналу, что «нет такого понятия, как общество». Для тех, кто скорее терпел ее политику, чем наслаждался ею, то был один из моментов истины. Это был своего рода прорыв, как в одном из тех неотвязных снов об иррациональном преследовании, от которых, кажется, никогда уже не проснешься — и тут твой мучитель наконец оборачивается к тебе и говорит: «Ты что, не понимаешь? Да это все потому, что ты ведь в белой рубашке и с газетой». Ах вот оно что, теперь-то все ясно, хлопаешь ты себя по лбу, обзаведшись этой новой бессознательной мудростью. Я-то думал, ты преследовал меня, потому что ты сумасшедший, и разумеется, ты по-прежнему безумен, да чего там, даже безумнее, чем я думал раньше, но по крайней мере я могу уловить то, чего тебе, собственно, от меня надо было.

Большинство людей, разумеется, скорее верят, что есть такое понятие, как общество, и блэризм отчасти является ответным ударом по этому тэтчеровскому отрицанию. Блэровский социализм — этический, вдохновленный идеями Р.Х. Тони^[199] и Архиепископской Церкви и основанный на вере в необходимость совместного деяния с тем, чтобы жизнь индивидуумов имела максимальные шансы на реализацию. «Сила всех… использованная для блага каждого, — сформулировал этот тезис Блэр в своем официальном заявлении при вступлении на должность. — Вот что значит для меня социализм». Это по-прежнему, разумеется, значит нечто отличное от того, что имеют в виду традиционалисты в его партии. Как выразился об этом в частной беседе один левофланговый депутат, «Если бы сейчас вы попробовали заикнуться о лейбористском манифесте 1945 года, вас вышвырнули бы из партии как троцкиста».

Блэризм, или современный лейборизм, борется за — или верит в — или надеется быть избранным за — следующее: динамичная рыночная экономика с более значительной базой, заточенной под увеличение благосостояния; сильное и сплоченное общество, защищающее индивидуума от превратностей и бездушности рынка; усовершенствование образовательной системы, увеличение квалификации, улучшение обучающего процесса; пересмотренная система соцобеспечения, нацеленная на то, чтобы покончить с долгосрочной зависимостью от пособий и возвращению людей обратно к работе; проевропейская ориентация; Билль о Правах, Закон о Свободе информации, выборная вторая Палата; Валлийская Ассамблея и Шотландский Парламент.

Также блэризм считает целесообразным держать профсоюзы на расстоянии. Фольклорные легенды о профсоюзных баронах, являвшихся на Даунинг-стрит, 10, чтобы за пивом и бутербродами обсудить экономическую политику, вызывают у модернизаторов партии легкий румянец. С 1989 по 1992 год Блэр был министром по делам занятости и трудоустройства в теневом кабинете Нила Киннока. Там, по утверждению своего коллеги по модернизаторству и земляка по Дарему депутата Джайлза Рэдиса, «он заставил профсоюзы примириться с модернизированной системой, основанной — по Континентальной модели — скорее на индивидуальных, чем на коллективных правах рабочих. Он также убедил профсоюзы, что «закрытое предприятие»^[200] — институция вынужденная и устаревшая». И, самое главное, Блэр был ярым приверженцем новой системы выборов лейбористского лидера посредством индивидуальных голосований депутатов парламента, членов партии, и профсоюзных деятелей — при которой профсоюзы лишались своей традиционной квоты. Согласно Энтони Ховарду, «промышленную мощь профсоюзных боссов сокрушила миссис Тэтчер, а политическую — Джон Смит и Тони Блэр». Сейчас Блэр говорит вот что: «В число функций лейбористского правительства не входит, оказавшись у власти, делать профсоюзным движениям какие-либо особенные одолжения». Это может казаться вполне резонным, даже правильным, но в историческом плане это ересь. Представьте себе лидера Тори, обещающего, что его правительство, придя к власти, не будет оказывать особой протекции тем, кто делает пожертвования в фонды Консервативной партии — нанимателям, бизнесменам из Сити, крупным землевладельцам, богачам и высшему обществу.

Блэризм также смирился с тем фактом, что долгая послевоенная битва за то, должны ли промышленность и коммунальная сфера находиться в общественном или частном владении, закончена — и проиграна. Предложенная тори «приватизация» (или распродажа национального имущества) отвергалась лейбористами с разными степенями упорства, уступчивости и лютости; сейчас она скрепя сердце принята как экономический форс-мажор. Например, в 1989 году сторонники лейбористов различных идеологических оттенков негодовали против продажи водного хозяйства. Вода — материя почти сакральная (она выходит из недр, падает с неба и, в силу смутно ощущаемых причин, должна принадлежать тем, на кого падает), и поэтому есть что-то особенно оскорбительное в том, как быстро приватизированному хозяйству пришлось усвоить урок монополистического капитализма: значительно возросшие цены, сверхприбыли и высокооплачиваемые менеджеры, обогащающие друг друга замечательными акциями, выпускаемыми для своих. Когда я изложил это Блэру, он ответил: «Считаю ли я, что водное хозяйство должно быть приватизировано? Нет, не считаю. Верю ли я, что какое-либо серьезное лейбористское правительство, особенно в ближайшее время, усевшись за стол совета министров, и при том что, скажем, в его распоряжении будут 2 миллиарда фунтов на расходы, проголосует за то, чтобы потратить эти деньги на выкуп акционерного капитала в водном хозяйстве? Нет, пожалуй, этого не будет, так что вы тоже можете не сбивать людей с толку, чтобы они подумали, будто это произойдет». А кроме того, «найдется совсем немного того, чего вы не можете добиться посредством контроля и чего можно добиться исключительно обладая правами собственника».

  149