Особенно,... 
57 
В отличие от большинства коллег Вэй Бо не делал секрета из своих занятий.
«Мое золото нельзя украсть! – смеялся он, когда ему напоминали о бдительности. – Мое серебро жжет руки вора! Желаете глазеть? Милости просим! Вот и я погляжу, много ли вы унесете, если не проведете вблизи недостойного обманщика десять лет без перерыва...»
Сейчас улица пустовала. Лишь в харчевне сидели трое клиентов. Локтем сливы мэйхуа они не интересовались, отдав предпочтение сливовому вину, подогретому в чайнике. Судя по лицам, студеная погода мало смущала лаоваев – «больших варваров», как в Поднебесной звали европейцев.
Родись ты в Осташковском уезде, где реки встают на всю зиму, или, скажем, у зябких скал Лагеланда – узнаешь с колыбели, что на каждый чих не наздравствуешься.
– Не понимаю я вас, гере Эрстед, – вздохнул отец Аввакум. Маленький, подвижный, в тулупчике поверх рясы, он напоминал юркого зверька. – Юрист, ученый, с университетским образованием... А ходите к местным знахарям. Добро бы лечиться – учиться!
– Что вас смущает, патер?
– Ну чему, чему они вас могут научить? Стоять столбом? Шевелить ушами? Орел, понимаешь, взлетает на пик Хун-Пэй! Тьфу! Калиостровщина, прости Господи...
Еще до пострижения в монахи, студент Тверской семинарии, он был сердечно потрясен историей блудного графа – шарлатана или чернокнижника, Бог ему судья. Епископ Иннокентий, умница и безобразник, сосланный в Тверь за пьянство, в молодости имел сомнительное удовольствие лично знать Калиостро. И в те поры, когда граф процветал в Петербурге, изгоняя бесов из юрода Желугина и воскрешая младенца Строгановых – и во второй приезд, когда, назвавшись Фениксом, хитрец сводничал Потемкина с собственной женой.
На лекциях епископ, грозя пальцем, частенько поминал калиостровщину. Этим словечком он заразил половину семинаристов. Отцу Аввакуму калиостровщина представлялась островом нагих дикарей. Туземцы проводили свой век в богопротивных изысканиях, танцуя пред идолицей, украшенной монистом из черепов.
Человек образованный, магистр столичной духовной академии, он понимал всю наивность образа. Мучился, бранил себя за глупость. Но ничего не мог поделать с причудами воображения.
– Ах, дражайший гере Эрстед...
Ему нравился датчанин. Андерс Эрстед годился монаху, которому не исполнилось и тридцати, в отцы. Между ними сразу, при первой встрече на посольском дворе, возникла симпатия, не отягощенная разницей в возрасте. Неизменно бодр и жизнерадостен, путешествен-ник располагал к себе. Иногда отец Аввакум втайне сожалел, что этот замечательный человек – лютеранин.
Господи, прости ему заблуждения...
– Ах, мой милый патер, – в тон собеседнику откликнулся Эрстед. – Умоляю, не притворяйтесь мракобесом. Местные, как вы изволили выразиться, знахари утрут нос берлинскому профессору анатомии. Мы только приходим к выводам, которые в Поднебесной успели состариться и одряхлеть. Мой учитель, великий Месмер, писал: «Небесные тела, Земля и животные тела имеют взаимное влияние друг на друга. Оно совершается посредством универсального, вездесущего, сверхтонкого флюида, имеющего способность принимать вид любой энергии...» А здешние исследователи ци-гун знали про этот флюид тысячу лет назад! Стоя, между прочим, столбом и шевеля ушами...
Они говорили по-китайски. Русским Эрстед владел скверно, отец Аввакум же вовсе не владел датским. Оба хорошо знали немецкий: датчанин – с детства, монах – со времен академии. Но Эрстед, жадный до знаний, желал практиковаться в диалектах Поднебесной, а тут отец Аввакум дал бы ему преизрядную фору.
Тайной мечтой «патера» был перевод Евангелия на три языка: китайский, манчжурский и тибетский. Работая по ночам, отец Аввакум полагал, что мечта скоро станет реальностью.
– Ну вот, теперь Месмер, – огорчился он. – Еще один шарлатан...
Лицо Эрстеда, обычно приветливое, стало каменным.
– Не судите, патер, и не судимы будете. Да, Месмер умер в забвении, не отвечая на пасквили завистников. Но паралитики вставали, и слепцы прозревали. Я лично имел честь знать Марию Парадис и сиротку Цвельферин – к обеим вернулось зрение благодаря усилиям «шарлатана». Воду в вино Месмер не превращал, врать не стану...
– Гере Эрстед! Ваши сомнительные аналогии...
– Извините, Дмитрий Семенович. Увлекся. Обвинения в адрес Месмера я принимаю близко к сердцу. Еще раз великодушно прошу простить меня. И поразмыслите на досуге: всегда ли правы обвинители? Судьба вашей миссии явственно говорит об обратном...
57 
