Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
159 
– Он удержит, – уверенно бросил Геракл через плечо и коротким толчком настежь распахнул дверь, ведущую во внутренние покои.
Таким Иолай видел его лишь однажды: во Фракии, во время боя с воинственными бистонами, когда проклятые кобылы-людоеды растерзали сторожившего их шестнадцатилетнего Абдера, младшего сына Гермия; и Геракл проламывал собой ряды копейщиков в островерхих войлочных шапках, слыша страшный крик умирающего мальчика, топча живых и мертвых, и не успевая, не успевая, не успевая…
Именно тогда, два дня спустя, он не дал Иолаю прогнать приблудившегося к ним Лихаса.
«Это мой собственный маленький Гермес…»
Дворец вывернулся наизнанку, обрушившись на них коридорами и пустыми комнатами, всплескивая рукавами сумрачных переходов, кидаясь под ноги так и норовившими всхлипнуть половицами, суматошно пытаясь запутать, заморочить, не пустить в сокровенное, в сердцевину; «Плесень… – дважды бормочет Геракл, не останавливаясь, – плесень…» – и Ананка-Неотвратимость смотрит его бешеными глазами в красных ветвистых прожилках, дышит его ровным беззвучным дыханием зверя, идущего по следу, сжимает пальцы рук в каменные глыбы кулаков; пустота крошится в мертвой хватке, стены шарахаются в стороны, бледнея выцветшими фресками, шум толпы то уходит, то снова приближается, накатываясь прибоем и разбиваясь брызгами отдельных взволнованных возгласов, – потом неожиданно становится светло, и, уворачиваясь от летящего в голову кувшина, Иолай понимает, что Геракл только что убил человека.
Человека, стоявшего рядом со связанным Лихасом.
Кувшин вдребезги разлетается от удара о косяк, брызнув во все стороны мелкими острыми черепками; вспышкой отражается в сознании: рычащий Геракл рвет веревки на распластанном поперек странного приземистого алтаря Лихасе, веревок много, слишком много для худосочного парнишки с кляпом во рту, труп с разбитым кадыком грузно навалился Лихасу на ноги, а за ними – Гераклом, Лихасом и незнакомым мертвецом – виден балкон, головы людей внизу, во дворе, жертвенные треножники и белое пламя нервно гарцующего коня, и еще пламя, золотисто-пурпурное, а над накидкой Ификла каменеют его глаза, одни глаза, без лица, обращенные к Иолаю… нет, не к Иолаю, а к колоннаде перед мегароном, над которой и расположен балкон; черная быстрая тень перечеркивает увиденное, тело откликается само, привычно и равнодушно – и, сбрасывая с колена на пол хрустнувшую тяжесть, Иолай понимает, что тоже только что убил человека.
Человека, кинувшегося от балкона к двери в коридор.
Через мгновение Иолай – на балконе.
Даже не заметив, что по дороге швырнул Лихасу его веревочное кольцо с крюком, которое парнишка поймал освободившимися руками и еле успел отдернуть от Геракла – иначе тот непременно сослепу разорвал бы и эту, ни в чем не повинную веревку.
Внизу, под Иолаем – ступени.
Ступени цвета старой слоновой кости.
На них – Эврит Ойхоллийский.
Один.
Без дочери.
И длинная рука седого великана обвиняюще указывает туда, где над плещущим пшеничным полем с кровавой межой горит яростный взгляд Ификла Амфитриада.
– Отцовское сердце! – надрывно кричит басилей.
– Безумец! – взывает к собравшимся басилей. – Проклятый Герой, богиней брака!
– Отдать ли единственную дочь великому Гераклу? – проникновенно вопрошает басилей.
И сразу же:
– Отдать ли дочь убийце первых детей своих и детей брата своего?! Не могу, ахейцы, заранее скорбя об участи внуков нерожденных! Боги, подайте знамение! Внемлите, бессмертные…
Вместо знамения за спиной Иолая злобно взвизгивает Лихас. Обернувшись, Иолай видит: затекшие ноги не удержали спрыгнувшего со стола парня, тело его ящерицей скользнуло по полу к двери, до половины высунувшись в коридор; Лихас вскидывается, снизу посылая крюк вдоль коридора, веревка на миг натягивается струной – и обвисает.
Хриплый гортанный вскрик и удаляющийся топот в коридоре.
– Ушел! – Слезы ненависти душат парнишку, он судорожно пытается встать и не может. – Сорвался, сволочь! Они же меня… они же меня в жертву хотели, гады! Я за полночь к девке полез, а они меня – сзади… еще и смеялись, паскуды! – радуйся, мол, доходяга, такая честь, из дерьма в жертву самому Гераклу!.. Я уж и впрямь – с отчаяния радоваться начал… хоть какая-то польза от меня…
«Польза-а-а!» – смеется кто-то внутри Иолая, шурша остывшим пеплом.
Внизу, под Иолаем – ступени.
159 
