267 
– Я знаю.
– Ну вот я и подговорила его взять с собой мою сестру и разыграть спектакль, словно она по уши влюблена в Уильяма. Я им сказала: «Пусть эта шлюха думает, что вы влюблены! Пусть она думает, что вся ложь, которой она до отвала кормит Джека, стала правдой!» Но тут ты взял и подошел к ним, они не знали, что делать. Разумеется, у твоей мамы началась истерика, и она тебя увела. Она всегда тебя уводила.
– Так и есть, – сказал Джек.
– Твой папа сказал мне: «Возможно, прощение лучший метод, Ингрид». Но я возразила ему, что против Алисы методов нет, ее ничем не проймешь. Ведь ты так и не пронял ее, Джек?
– Нет, против нее нет приема.
– Твой папа сказал мне: «Ингрид, Господь желает, чтобы мы прощали друг друга». В этой фразе заключено все, что я знаю про его религиозность, Джек.
За окном стемнело, в Стенспаркене стало безлюдно, единственным светом в квартире оставалась свеча на столе.
– Джек, гляди, как темно, – шепнула ему на ухо Ингрид, – для меня ты все тот же маленький мальчик. Я не могу отпустить тебя одного домой в такой час.
У нее был такой тон, словно это – еще одно нетрудное решение, каких масса в ее квартире. Тут все решения принимались без труда.
Целоваться с Ингрид Амундсен было легко, почти как с любой другой женщиной; правда, она, когда глотала, издавала какой-то странный звук, но Джеку он не показался неприятным. Джек гладил татуировку на груди у Ингрид, «неправильную» работу своей матери, там, где ее с такой радостью трогали дети.
Грудей у Ингрид считай что не было, а синие вены на руках ярко просвечивали сквозь почти золотистую кожу – точно так, как он помнил. Еще одна вена начиналась у горла и спускалась между ее крошечных грудей; она пульсировала, словно там у нее под кожей жил какой-то зверек. Наверное, он-то и мешал ей говорить по-человечески. Вены Джек запомнил без ошибок.
– Я часто думала, кто из нас был сильнее травмирован, но ведь в итоге мы с тобой получились нормальные, правда? – спросила Джека Ингрид; ее голос в этот миг показался ему ужасным.
– Да, наверное, – сказал Джек; он совсем не чувствовал себя нормальным, а как себя чувствует Ингрид, не мог сказать. Вокруг нее существовала некая аура грусти, с которой она смирилась. Нетрудно представить, какое впечатление она поначалу производит на окружающих и как от этого страдает. Джек даже разозлился на ее сына – почему он уехал в этот Берген, что, не мог остаться в Осло с матерью?
И однако жизнь Ингрид, ее цельность, ее здоровье – несмотря на затрудненную речь, она не калека, а нормальный человек, так ему казалось – привлекала Джека куда больше, чем жизнь Андреаса Брейвика, уж какая она у него там была. Слова Андреаса – мол, Ингрид ни в чем не сумела добиться успеха – показались теперь Джеку заносчивыми, высокомерными (не говоря уж о том, что он попросту не прав). Она такая красивая женщина, несмотря ни на что; Алисе не составило труда заставить Джека поверить, что Ингрид и Уильям любовники (но какой мужчина отказался бы стать любовником Ингрид?).
– Конечно, нигде твоему папе уже не было так плохо, как в Колене, – сказала Ингрид, – но проблемы с твоей мамашей никак не хотели решаться. Во всяком случае, в Хельсинки эта история не закончилась. Алиса там из кожи вон лезла, только бы побольнее его задеть; но она не сумела добиться желаемого. У меня такое впечатление, что в Хельсинки у твоей матери начал кончаться бензин.
Джек был того же мнения.
– А что произошло в Хельсинки?
– Я всего не знаю, Джек. Алиса попробовала разрушить одну пару, это были две лесбиянки, но потерпела неудачу. Они обе переспали с ней, с удовольствием, наверное (а может, и нет), но остались друг с другом!
– А что это за женщины?
– Студентки из музыкального училища, ученицы твоего отца, лучшие, как и я с Андреасом. Одна из них играла на органе, другая – на виолончели.
– Ритва и Ханнеле – лесбиянки? – сделал круглые глаза Джек.
– Имена знакомые, – сказала Ингрид, – но дело не в них; главное – твоя мать не получила, чего хотела. Но и папа твой тоже.
– Ты поддерживала с ним связь?
– Да, пока он не переехал в Амстердам, – ответила Ингрид. – Оттуда он мне уже не писал, и я ничего не знала. После Хельсинки я потеряла его след.
Поцелуи стали увлекательнее, с речью у нее и правда проблемы, но что касается поцелуев – никаких! Что-то, правда, не так во рту – что-то у нее там дрожит, может, последствия травмы или чего-то в этом роде, в общем, не важно, главное, эта дрожь возбуждала Джека.
267 
