Особенно,... 
70 
— Ты только проснулся? — спрашивает она.
— Что происходит? — спрашиваю я и присаживаюсь — так устойчивей.
— Пьем, — говорит она, держа бокал с… что же это такое, черт возьми? Портвейн?! — Хочешь?
По тому, как напряженно она выпрямилась на диване, пытаясь сохранить оставшееся самообладание, мне ясно, что она пьяна. Она развязно прикуривает, а Витторио наливает себе из бутылки остатки красного. Сколько они так просидели на диване? Я гляжу на часы.
— Нет, — говорю я. Трясущимися руками наливаю себе в стакан тоника и отхлебываю. — Как я оказался в комнате Витторио?
— Ты был очень пьян, — говорит она, — чувствуешь себя получше?
— Нет. Не лучше. — Тру лоб. — Я сильно набухался?
— Да. Мы решили дать тебе отдохнуть какое-то время перед уходом.
Мы? Что значит «мы»? Кто это «мы? Я оглядываю комнату, затем снова смотрю на нее и замечаю, что она без туфель.
— Почему ты без туфель?
— Что? — спрашивает она. Кто, я? Юная мисс Невинность.
— Твои туфли. Почему ты не в них? — спрашиваю я, выделяя каждое слово.
— Я танцевала, — говорит она.
— Превосходно.
Я представляю ее в медленном танце с Витторио, его пухлые пальцы ласкают ее спину, задницу, Лорен вздыхает: «Ну пожалуйста, — так мягко, как Лорен умеет вздыхать, — ну пожалуйста, Витторио».
Все это прокручивается в голове, и боль становится еще сильней. Я смотрю на нее. Я ее не знаю. Она ничто.
— У тебя… у тебя прекрасные… прекрасные ножки, — пьяно бормочет Витторио, склоняясь над ней.
— Витторио, — говорит она строго.
— Нет… нет, позволь же мне взглянуть. — Он приподнимает ее ногу.
— Витторио, — произносит она, и мне слышится отголосок робости.
Витторио наклоняется и целует ее ногу.
— О’кей, — поднимаюсь я. — Мы уходим.
— Ты хочешь уйти?
Она поднимает глаза, тем временем Витторио начинает ласкать ее лодыжку, его рука движется к ее чертову колену.
— Да. Сейчас, — требую я.
— Витторио, мы должны идти, — говорит она, пытаясь подняться.
— О нет, нет, нет… нет, нет, нет… не надо, не уходи, — встревожился Витторио.
— Нам пора, Витторио, — говорит она, допивая бокал.
— Нет! Нет! — выкрикивает Витгорио, пытаясь дотянуться до ее руки.
— Господи Исусе, Лорен, пошли давай! — говорю я ей.
— Да иду я, иду, — говорит она, беспомощно отталкиваясь от дивана.
Она подходит к креслу, в котором я сидел, и принимается надевать туфли.
— Я не хочу, чтобы ты… ты уходила, — взывает Витторио с дивана, закрыв глаза.
— Витторио, нам пора. Уже поздно, — говорит она успокаивающим тоном.
— Надень их на улице, — говорю я ей, — пошли.
— Шон, — произносит она, — заткнись.
— Где Мари? — спрашиваю я. — И чтобы я этого больше не слышал — «заткнись».
— Повезла домой Мону и Трэва. — Она тянется за сумочкой на столе.
Витторио начинает подниматься с дивана, но не может удержать равновесие и, задев стол, валится на пол и принимается стонать.
— Боже мой, — говорит Лорен, спеша к нему.
— Я не хочу в Италию! — вопит он.
Она становится на колени позади него и пытается поднять его и опереть о диван.
— Не хочу уезжать, — повторяет он.
— Лорен, сваливаем отсюда, черт подери! — ору я.
— У тебя что, совсем нет сострадания? — вопит она в ответ.
— Лорен, чувак — алкаш! — кричу я. — Валим отсюда.
— Не уходи, Лорен… не уходи, — хрипит Витторио с закрытыми глазами.
— Я здесь, Витторио, здесь, — произносит она. — Шон, найди полотенце.
— Ни в коем случае! — ору я на нее.
— Лорен, — повторяет Витторио, все так же со стоном, свернувшись калачиком, словно маленький ребенок. — Где Лорен? Лорен?
— Лорен, — говорю я, стоя над ними; это зрелище для меня оскорбительно.
— Я здесь, — говорит она. — Я здесь, Витторио. Не волнуйся. — Она проводит рукой по его лбу, затем смотрит на меня. — Если ты не принесешь полотенце и не поможешь, то иди прямо сейчас и подожди на улице, если хочешь. Я остаюсь.
Это конец. Я говорю ей, что ухожу, но ей все равно. Иду к входной двери и жду, придет ли она. Стою там минуты три и слышу только шепот из гостиной. Затем выхожу на улицу, на тропинку и дальше, за ворота. Уже похолодало, и я опять надеваю куртку, которую снял. Сижу на поребрике через дорогу от дома. В комнате Витторио загорается свет, затем через минуту гаснет. Я сижу на поребрике и жду, уставившись на дом, не понимая, что делать, довольно долго.
70 
