Особенно,... 
118 
Смех.
Монах встал.
Курильница в виде журавля пролетела через всю комнату, и острый клюв вонзился преподобному Баню под ключицу. К счастью, неглубоко. Тут же сверху обрушился сорвавшийся полог, всей тяжестью ударив по плечам; смех гулял по комнате, отражаясь от стен, и любопытный месяц за окном отшатнулся в ужасе.
Монах встал.
А на лице Святой Сестрицы отразилось изумление.
– Держись… – прохрипел Змееныш, пытаясь сползти с проклятого ложа. Тело пронзали тысячи невидимых игл, сознание мутилось, кожа словно плавилась, мышцы то вспенивало острой болью, то отпускало, бросая в пот. «Приступ!» – обреченно подумал лазутчик.
Приступ для него означал то же, что и похоть Святой Сестрицы, – смерть.
Но совсем рядом, под убийственный смех твари, в который уже раз падал и вставал монах из тайной канцелярии, сэн-бин с клеймеными руками, наставник и насмешник, – падал и вставал, не давая проклятой блуднице приблизиться к беспомощному Змеенышу.
Падал.
И вставал.
Пол изо всех сил пнул лазутчика в лицо, вкус соленой крови на миг вырвал из мглы беспамятства, отрезвил, облил пылающий мозг прохладой.
– Держись…
Изогнувшись перебитым червем, лазутчик непослушной рукой дотянулся до Святой Сестрицы, и ладонь его мертвой хваткой сжала стройную женскую лодыжку. Точка «сань-ху» была такой же ледяной, как и предыдущие, но Змееныш и не ждал иного: он гнал в отдающую мертвечиной пропасть последние искры, последние, судорожные, за гранью плотского бытия. Пальцы лазутчика были твердыми и беспощадными, как трубка из корня ма-линь, трубка покойной бабки Цай – и в чужом леднике что-то треснуло, нехотя стало плавиться, потекло каплями, солеными, как кровь, как слезы, как пот…
Святая Сестрица охнула и припала на одно колено.
Взгляд ее, полный безмерной ненависти, полоснул по Змеенышу, и лазутчик обмяк у ног госпожи.
Зато встал монах.
И курильница, похожая на журавля или на патриарха обители близ горы Сун, смоченная кровью выжившего в Лабиринте Манекенов, с маху ударила в голову твари.
Заставив отлететь назад.
Хотя бы на шаг от поверженного Змееныша.
Все на миг застыло, как иногда на пейзаже работы известного мастера в падении застывает водопад, и кажется – вот сейчас, сейчас случится нечто, и вся окаменевшая под кистью вода обрушится вниз, смывая свиток, стену, реальность, возомнившую о себе невесть что…
Змееныш понимал, что умирает.
Стены комнаты ушли далеко-далеко, горами возвышаясь на горизонте, и на одной из стен возникла картина: канцелярия, столы, полки со свитками, человеческий череп с тушью на дальнем столе и похожий на медведя черт-лоча, гневно встопорщившийся многочисленными рогами-шипами.
– Ах ты, потаскуха! – взревел черт, словно задавшись целью воспроизвести недавний выкрик Баня. – Мы тут с ног сбились, недоумеваем – замок цел, решетки целы, а Девятихвостой нет как нет! Из ада Фэньду бегать вздумала, скотина черно-бурая?! Так я тебе побегаю, поскачу! Стража!
Святая Сестрица съежилась, выгнула спину горбом, отскочила за кровать, как раз туда, где не так давно от нее же прятался Змееныш; но черт-лоча кинулся следом, вихрем вынесшись из картины на стене, и принялся оглушительно свиристеть в висевший у него на косматой шее свисток.
Свисток и впрямь был адский – аж уши закладывало.
Картина ожила: поросшие белесой шерстью великаны-якши являлись один за другим, громыхая ржавыми доспехами, а первым несся во всем подобный обычному человеку воин в изрубленном доспехе, со штандартом за спиной и с двумя боевыми топорами в руках.
Преподобный Бань еле успел откатиться в сторону – иначе непременно затоптали бы!
И кольцо алебард сомкнулось вокруг Святой Сестрицы, затравленно озиравшейся со стороны.
– Взять негодницу! – командовал вконец озверевший черт-лоча, тыкая якшей рогами в оттопыренные зады. – Головами ответите! Душу выну, вставлю и опять выну! Взять! В тюрьму ее! Под неусыпную охрану! Живо!
Обнаженную женщину волоком потащили к картине, и странное дело: с каждым шагом тело ее менялось, сжимаясь, обрастая густой шерстью, уменьшаясь в размерах, – вскоре якши во главе с воином-начальником заталкивали в картину черно-бурую лисицу о девяти хвостах, а та истошно скулила и норовила лизнуть лапу неумолимому черту-лоча.
Но куда там! – адский чиновник был при исполнении.
Перед тем как окончательно потерять сознание, лазутчик жизни увидел: там, в картине, в стороне от стражей, черта и девятихвостой лисы, стоит грузный канцелярист с табличкой на поясе и невесело улыбается, глядя на разгромленную комнату и почти бесчувственного Змееныша.
118 
