Лорен отходит от Уин, приветствует всех, торопливо чмокает Олбана и спрашивает:
— Сюда не заносили пальму? Двое работников?
Олбан и Гайдн дружно указывают в одном направлении:
— Уже наверху.
— Черт, — бросает она, трясет головой и устремляется вверх по лестнице, держась за перила.
На полпути она ловит на себе взгляд Верушки, изображает улыбку и одними губами произносит «здравствуйте», а потом исчезает в глубине галереи, стуча подошвами сабо.
— Олбан, Олбан, — воркует бабушка Уин, слегка распрямляясь и принимая поцелуи в обе щечки. — Приехал. Спасибо тебе, уважил. На мой день рождения-то останешься?
— А как же, ба? Это основная причина.
— Знаешь, все так говорят, а сами… — начинает Уин, замечает Верушку, едва заметно поворачивает к ней голову и хмурится:
— Да? Чем мы можем вам помочь?
Верушка подходит и мило улыбается:
— Думаю, ничем.
Уин вопросительно смотрит на Олбана.
— Уин, это моя добрая знакомая, Верушка Грэф. Она любезно согласилась подвезти меня сюда из Глазго.
Верушка кивает:
— Очень приятно.
Уин колеблется.
— Да, здравствуйте, — цедит она. — Гайдн, у нас найдется?..
— Я здесь проездом, мэм, — говорит Верушка, пока Гайдн соображает, как ответить. — Мне предстоит подъем к вершинам. — Уин так ошарашена, что Верушка вынуждена добавить: — В буквальном смысле слова, а не в переносном.
— О, понимаю, — говорит Уин. — Но вы можете по крайней мере остаться на ужин.
Верушка бросает взгляд на Олбана:
— Спасибо. Я уже как бы настроилась разогреть в фольге порцию цыпленка-карри и съесть под прикрытием москитной сетки, но…
— Прошу вас, останьтесь на ужин, — повторяет Уин, опираясь на трость слегка подрагивающей рукой, и смотрит на Гайдна, который проявляет признаки нервозности. — К тому же я уверена, что мы сможем вас разместить, по крайней мере на одну ночь…
Олбан расплывается в улыбке. Неплохо, решает Верушка.
— Что ж, это очень любезно, — говорит она. — Я с удовольствием.
Поблескивая очками, Гайдн зажмуривается. У него сжимаются челюсти. Глаза приходится открыть. Он таращится на свой список. Верушка приходит на помощь:
— «Замок Инверлохи», — подсказывает она ему.
— Да, действительно! Филдинг-то будет только завтра! — ликует Гайдн. — Превосходно! — Его взгляд перебегает от Верушки к Олбану и обратно. — Насколько вы дружны?..
— Достаточно дружны, — уверяет его Верушка, беря Олбана под руку.
Из их комнаты на четвертом этаже, под крышей, где раньше жила прислуга, открывается вид на заднюю лужайку; по южному склону спускается в сторону леса старый, обнесенный стеной огород; вдали, между грядами исчезающих на юго-востоке холмов, виднеется лощина, а дальше — озеро Лох-Гарв, или Лох-Гарб (на разных картах — по-разному), которое в теплое время года, с апреля по октябрь, прячется за кронами деревьев. Зимой оно нет-нет да и блеснет сквозь сетку оголившихся ветвей под косыми лучами холодного солнца.
С северной стороны — крутой склон, покрытый травой и каменной осыпью, а за ним покатая линия утеса, закрывающего вид на верхние уступы горы Бейнн Леойд. С самого дальнего и высокого отрога ручейком стекает вода. Сегодня этот водопад серебрится под солнцем на фоне темных скал. Олбан вспоминает, как однажды весной, лет пять-шесть назад, в ущелье разыгралась буря, которая с воем рвалась в старинные двери, и он вдруг увидел этот же самый водопад — в тот миг, когда в промежутке между мощными ударами ливня и мокрого снега в небе на мгновение появилось измученное солнце.
Тогда, давно, ветер подхватывал струю водопада, выгибал ее, поворачивая вспять, и чуть ли не круговой волной отбрасывал назад вздыбленными полотнищами и комками все на тот же вересковый утес, откуда она пыталась убежать вниз. Это была грандиозная битва трех стихий — воздуха, воды и земного притяжения, и он помнит, как стоял у окна с чувством едва ли не эротического волнения, вызванного этим хаосом. Какая-то часть сознания подталкивала его навстречу шторму, подначивая отдаться на милость ветра и улететь с бурей. Другая, более трезвая часть его сознания была бесконечно рада крыше над головой, огню в большой каминной топке и старомодным чугунным радиаторам, чьи трубы, толщиной с его руку, булькали водой, шуршали и позвякивали ржавчиной, песком и бог весть чем еще.
После того случая семья лишь однажды собиралась в Гарбадейле, примерно по той же причине, что и сейчас.