Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
104 
Туземец задержал бег, страшно, по-звериному, зарычал — и, вскинув руку, выпалил по сборщикам «ботвы».
Полыхнуло, как из тяжелого полис-разрядника при веерном накрытии. Только разрядник производит мало шума, а обрез лупил с оглушительным грохотом. Горячий воздух отчаянно взвизгнул над ухом. Огнестрел оказался не таким уж примитивным; по крайней мере, многозарядным. Бородач что-то передернул на своем оружии, изрыгнул брань, понятную без перевода…
И выстрелил во второй раз.
Лючано шарахнулся в сторону.
— Бежим!
«Проклятие! У нас — приказ! Мы должны собирать „урожай“. Приказ не позволит убежать, остановит, вернет обратно…»
Секундой позже он обнаружил, что удирает со всех ног и никакой приказ тому не помеха.
Брамайни, на удивление быстро сообразив, чем пахнет дело, с проворством обезьяны покинула тихоходную платформу и теперь мчалась следом. На бегу она ловко петляла, сбивая прицел.
Один техноложец отстал, в растерянности топчась на краю площади.
— Беги! Спасайся! — обернувшись, заорал ему Лючано, споткнулся и едва не полетел кубарем. Лишь сейчас он сообразил, что несется совсем не по той улице, которая вывела их на площадь.
Жалобный, тоненький визг раздался позади. Рискуя упасть, Тарталья оглянулся снова.
Парень с лопатой, сбив «робота» с ног, яростно молотил лежащего — изо всех сил, с остервенением, на убой. Техноложец молчал и ворочался, пытаясь встать на четвереньки. Парень с колом и бородач с обрезом, оставив родственника заканчивать начатое, парой медведей-шатунов топали за беглецами. Чувствуя, что отстает, бородач на ходу возился с упрямым огнестрелом.
Обрез наконец поддался его усилиям и плюнул вдогонку свинцом.
Из стены брызнула штукатурка, больно ударив Тарталью в висок и по щеке. Он постарался наддать, хотя в боку кололо вязальной спицей. Брамайни же оказалась двужильной: догнав его, она в три скачка вырвалась вперед.
Желание жить не успело угаснуть в Сунгхари за полгода рабства.
Улица вильнула вправо. Заметив узкий проулок, Лючано, не раздумывая, нырнул туда, догоняя верткую брамайни. Так мальчишками они удирали, путая следы, от собаки деда Бертолуччо, в чьем саду росли на диво сочные и вкусные кивуши — гибриды груши с киви. Пес бегал резво, а клыки у него были на редкость острые, так что улепетывать приходилось во все лопатки.
Но сегодня ему грозило кое-что похуже зубов собаки или палки деда Бертолуччо. Одно дело воровать соседские кивуши, и совсем другое — похищать людей. Чьих-то сестру, сына, мать, брата, жену… Лючано, уж на что мирный человек, и то удушил бы за такое собственными руками.
«Местных вполне можно понять», — буркнул рассудительный маэстро Карл.
«Ага, — согласился Гишер Добряк. — Ты мечтал, дружок, чтобы к тебе относились по-человечески? Вот вполне человеческое отношение: подстрелить — и лопатой или колом…»
Оба были правы.
Однако Тарталье совершенно не хотелось становиться объектом справедливого гнева аборигенов.
Минут пять он бежал за Сунгхари по каким-то закоулкам, грязным и запутанным, как волосы нищей побирушки. Подворотни, дворы, белье, развешенное для просушки прямо на улице, покосившиеся заборы, пыльные, немытые, засиженные мухами окна, плети дикого винограда, усыпанные гроздьями зеленых ягод, чахлые палисадники…
Все слилось в вихрь безумного калейдоскопа.
«Только бы не тупик!» — горошиной в пустой тыкве колотилась в мозгу единственная мысль. Наконец, нырнув в высокое парадное и прикрыв за собой дверь, они с Сунгхари, судорожно глотая воздух, привалились к исчерканной надписями стене. Снаружи больше не стреляли, но Тарталье казалось, что он слышит топот ног преследователей. Лишь миг спустя он сообразил: это его собственная кровь стучит в висках.
Погони не было.
Оторвались!
III
В парадном пахло мочой и кислой капустой.
— Вот это вляпались! — прохрипел Лючано, медленно приходя в себя. Сердце грозило разнести ребра в клочья, выпасть на щербатые ступени лестницы и поскакать вверх, на чердак. — Пропадем ни за грош, и никто не вспомнит…
Тот факт, что за гибель Лючано Борготты судьи Китты через три года накажут Гая Октавина Тумидуса, нерадивого хозяина, почему-то ни капельки не успокаивал.
Брамайни, восстанавливая дыхание, не ответила. Лишь молча кивнула, соглашаясь. Черные кудри ее растрепались, прядями закрывая лицо; кожа на скулах приобрела пепельно-бледный оттенок. Грудь ходила ходуном, натягивая ткань робы. Из нижней губы на подбородок тянулась струйка крови — рабыня на бегу закусила губу, не соразмеряя силу прикуса.
104 
