Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
108 
Тарталья прямо залюбовался хозяином. Сейчас легат так и просился на рекламный сфероид «Гордость Империи». Мигом позже Лючано искренне пожалел незадачливых аборигенов, к которым направлялся помпилианец: вид его не предвещал для братьев ничего хорошего.
Зря, конечно, пожалел.
Рано.
Сглазил.
Из глубины города, со стороны юго-западных хуторов, не накрытых парализующими лучами, надвинулся и вырос грозный рокот. Казалось, горная лавина, рухнув с заоблачных высот, приближалась к площади. Легат на мгновение отвлекся, обернулся на шум, пытаясь сообразить, что происходит…
И проморгал бородача с обрезом, возникшего в дверях храма.
Куцый ствол без промедления полыхнул огнем. Левый рукав мундира Тумидуса лопнул, из него полетели красные клочья. Ответная вспышка «Пульсара» сломала бородача пополам и швырнула на ступени спиной вперед. В груди несчастного дымилась черная дыра, не оставляя сомнений: туземец мертв.
Легат сплюнул на булыжник площади и, не обратив внимания на полученную им рану, быстрым шагом направился к Тарталье с браймани.
«Хозяин пришел на выручку своему рабу! Хозяин успел вовремя!»
Проклятье! — никакие силы на свете не могли заглушить в душе этой подлой, отвратительной, сладчайшей радости. Ожог татуировки Папы Лусэро, и тот утонул в ее ледяной сладости без остатка.
Лючано даже прослезился.
Краем глаза он заметил движение. Услышал дикий вопль боли, отчаяния и ярости. Но, забывшись в пронзительном дурмане счастья, не успел главного: уклониться. Метко брошенная лопата ударила его в голову — к счастью, плашмя. Впрочем, этого с лихвой хватило, чтобы мир вокруг завертелся сумасшедшей каруселью.
Все слилось в единый мглисто-серый смерч.
Боли не было: просто сильный толчок.
Падая, он машинально выставил перед собой руки — и булыжник мостовой ткнулся в ладони мягче, чем щенок тычется в брюхо матери.
«Тебе плохо, малыш?»
Вопрос маэстро Карла угас в тишине беспамятства.
Контрапункт
ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ
(десять лет тому назад)
- Распиши мою жизнь на аккорды, безумный слепой гитарист,
- Распиши от начала до коды, безумный слепой гитарист,
- Потому что не всякий подхватит на слух и сумеет
- Повторить мои дни, мои годы, безумный слепой гитарист…
Это сочинил Венечка Золотой. Я — не знаток и не любитель поэзии. Почему тогда меня преследует видение: отложив гитару в сторону, незрячий музыкант, очень похожий на Илью, графского любимца, что-то пишет, не следя за записями, наугад, наобум, и не в цифровом планшете, а косматым пером на желтой бумаге, брызгая чернилами на кривые строки?…
Он пишет, а я жду: перо однажды сменится гитарой, и я наконец услышу…
Что услышу я, Лючано Борготта, прозванный Тартальей?
Успею ли зааплодировать в конце?
— Прогресс на Сечене в ваших руках, граф!
Адольф Штильнер вытер лоб клетчатым платком и перевел дух. Взяв огромную, «сиротскую» кружку с чаем, он щедро набуровил туда из вазочки малинового варенья. Всякий раз, когда профессор, известный в научных кругах космобестиолог-теоретик, наезжал в Мальцовку, ключница Матрена велела дворовым девкам тащить из погреба три, если не четыре банки с малиной.
Лючано успел выяснить на собственном горьком опыте: эту ягоду, тертую с сахаром, кидают в кипяток от простуды. Чтобы, значит, в пот бросило. Наверное, профессор Штильнер был вечно простужен или, извращенец, любил, когда его бросает в пот. Выпитого им чаю с малиной хватило бы для лечения дюжины страждущих гриппозников.
— А вы как думаете, голубчик? — откинувшись на подушки, спросил граф.
Он обращался к Тарталье.
По мнению Лючано, прогресс на Сечене вполне мог обойтись без финансовых вливаний со стороны Аркадия Викторовича. Особенно прогресс в лице евгенического центра «Грядущее», где Штильнер числился в учредителях.
Но прямо сказать об этом графу, меценату и филантропу…
Еще перед открытием «Грядущего», описывая радужные перспективы развития евгеники, профессор умудрился так задурить Мальцову голову, что взносы прочих спонсоров — включая двух мильонщиков, князя Кармазова и фабриканта Саввы Брынных! — померкли перед щедростью его сиятельства.
Лючано вслух подверг критике этот жест доброй воли:
108 
