94 
Дорогая миссис Маккефри!
Я получил письмо с подробностями от мистера Осмора и согласен с предложенными мне условиями аренды Слиппер-хауса. Я буду оплачивать аренду поквартально, платежным поручением через банк, согласно предложенным условиям. Возможно, мне следовало сразу предупредить, что я не собираюсь жить в Слиппер-хаусе и снимаю его как временное жилье для своей внучки Хэрриет Мейнелл и ее служанки. Молодые женщины, разумеется, не нуждаются в присмотре и не будут вас беспокоить. Они могут приходить и уходить через заднюю калитку. Я очень благодарен Вам за одолжение. Об окончании срока аренды я сообщу Вам заблаговременно, в соответствии с условиями соглашения. Я скоро возвращаюсь в США и потому пользуюсь этой возможностью, чтобы поблагодарить вас и попрощаться с вами.
Она смяла письмо и запихала в карман. Уставилась на ксилографию на стене и заметила, что ивовые ветви сложились в лицо, круглую голову, чем-то похожую на ее сына Джорджа. Ее охватила мгновенная дикая ненависть к этим «молодым женщинам», которые испортят, осквернят прекрасный, невинный дом. Не отказать ли в аренде? Нет, слишком поздно. Голова Джорджа, оплетенная тальником, походила на голову утопающего. Алекс вышла в прихожую, стряхнула тапочки в специальный ящик и надела туфли. Выключателями у двери можно было выключить свет во всем доме, что она и сделала. Вышла из дома, закрыла и заперла дверь. Церковные колокола молчали, мокрая трава пропитывала влагой ее туфли, и она почувствовала старую боль, которая нависла над садом тяжкой тучей, словно вернувшись из прошлого, то внезапное, пронзительное, навязчивое, ревнивое сожаление, которое она ощутила, узнав, что Линда Брент выходит замуж за Джона Роберта Розанова. Любовь, которую некому было отдать, с болью разворачивалась у нее в сердце.
— Спой мне.
— Нет.
— Ну Эммануэль!
— Нет.
— Ты пойдешь на пение?
— Я отложил урок.
— Опять?
— Опять. А ты пойдешь к матери?
— Не пили меня!
— Что у тебя в бутылке?
— Эннистонская вода.
— Боже, а я ее налил себе в виски. Что там за шум?
— Совы. Ветер. Ночной скорый подъезжает к эннистонскому вокзалу. Ты пел у вечерни?
— Не говори глупостей.
— Как там было?
— Высокая церковь. Я видел служанку.
— Кого?
— Служанку твоей матери.
— А, Руби. С тобой кто-нибудь говорил?
— Священник за мной пошел, поздоровался.
— Он странный. Медитирует под джаз. Он бывший борец.
— Почему ты не пошел?
— Это была бы сенсация. У Святого Павла так же хорошо, как на собрании Друзей?
— Да.
— Лучше?
— Нет.
— Это хорошо. А что это Адам тебе сказал после собрания?
— Что у журчалки тридцать тысяч клеток в мозгу, а у нас миллиарды.
— Это очень утешает. Что тебе больше всего понравилось на собрании?
— Тишина. Собачка. Речь мистера Исткота.
— Да… его послушаешь, и чувствуешь себя чище, словно омылся, стал белее снега.
— Правда?
— Разве ты не то же чувствуешь после причастия?
— Я уже много лет не причащался. Я и в церкви много лет не был.
— А почему сегодня пошел?
— Из-за мистера Исткота.
— Вот видишь!
— И как долго ты это чувствуешь?
— Что?
— «Белее снега».
— О, почти все время. Я чувствую себя непавшим. Как люди становятся плохими? Только не притворяйся, что знаешь!
— Конечно знаю. Твое неведение просто уникально.
— Ну, я всегда знал, что я уникален. Я почти закончил нашу песню.
— Нашу песню?
— К которой ты собирался написать музыку, чтобы мы разбогатели.
— Я не умею писать музыку.
— А говорил, что умеешь!
— Ты меня не так понял.
— Ты пойдешь завтра плавать?
— Нет.
— Ну со мной-то пойдешь?
— Я хочу поглазеть на философа.
— Правда, здорово мы сегодня выкатились прямо ему под ноги?
— Что хорошего — попасть в дурацкое положение перед уважаемым тобой человеком.
— Ну конечно, ты же читал его книги.
— Если бы у меня была шляпа, я снял бы ее с цветистым жестом.
— Ну, по крайней мере, ты пал к его ногам.
— У меня очки погнулись.
— Мы будем околачиваться вокруг него и поймаем еще один шанс.
— И еще я хочу поглазеть на твоего брата.
94 
