Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
43 
Бараны способны забодать его насмерть, а дикий сернобык пропарывает его рогом [162]. В ненависти к змеям с ним может сравниться разве что горностай [163]. Вепрь, который зайдет в воду после того, как его укусил карийский скорпион, умрет; но в этом случае кого считать его врагом — скорпиона или воду? [164]
Белена вызывает у него паралич. Излечить его можно, если поесть крабов [165]. Он преследует волков [166]. Когда он видит льва, щетина у него встает дыбом [167].
Вепрь облекается эпитетами и выходит на бой. Он уверенно оперирует источниками и в силу данных ими указаний становится сложнее и разноречивее: ибо они разом именуют его раздражительным, яростным, непонятливым, прожорливым, безжалостным, лишенным всякого понятия о справедливости, каннибалом и трусливым отродьем [168]. Сторожко возвращаясь к яме с водой, от которой его спугнули и замутненные воды которой за время его отсутствия успели вновь стать прозрачными, он склоняет голову к зеркальной поверхности и видит в переменчивом отражении лица людей, которых со временем станут с ним сравнивать: Гектора, Аякса, Геракла [169].
Они всегда были тут как тут, прятались за его клыками, за пастью с потеками пены, глядели наружу сквозь его огненные глаза. Мало-помалу, в первые минуты после пробуждения, в первые дни, проведенные в пещере, он начинает ощущать, как уплотняется вокруг него вполне приемлемое тело вепря. Затем подтягиваются поближе и жертвы, подходящие для этакого существа [170]. Следом за ними подойдут и его собственные жертвы [171]. Он почти идеально подходит на ту роль, что уготована для него в Калидоне. Гнев поднимается у него в глотке, пока сдерживать его уже не остается никакой возможности: неизбежная, с кислотным привкусом пена, неудержимые копыта, наползающая красная мгла. Он уже почти готов.
Есть начальная часть суждения: отец Мелеагра должен пренебречь жертвоприношением Артемиде; герои должны собраться на охоту; стада и табуны Калидона должны быть бессчетны, а почва обильна; деревья в садах должны стонать под тяжестью плодов, а на лозах должны наливаться грозди, обещая вино.
И есть заключительная часть суждения: лоза должна быть вырвана с корнем, виноград не должен стать вином; сады надлежит выкорчевать, а фруктам должно сгнить там, где они упадут на землю; животы овец и коров нужно вспороть так, чтобы они спотыкались о собственные кишки, когда ринутся в панике вниз по горным склонам; одним охотникам должно выжить, а другим умереть под клыками или копытами; Артемида в конечном счете должна получить свое.
А средняя часть — вепрь.
Охотники преследуют его и берут в кольцо, как им и должно. Шансов победить или уйти не было никогда и никаких.
Первая стрела Аталанты слетела с тетивы раньше, чем он был зачат. Плотный жир, который, как доспех, защищает его спину, собирается в складку и всасывает древко стрелы в единственно истинный для нее колчан. Должен ли глаз его открыться в первый раз только для того, чтобы впустить копье Амфиарая? Шкура у него на боку свербит и чешется в предвкушении острия, которое его прикончит. Он ощущает собственное предназначение как нечто чуждое и неизбежное внутри себя: поджидающая рана. События, которые должны сейчас произойти, не имеют к его жизни ровным счетом никакого отношения. Его предназначение — быть убитым.
И стоять на этом он будет до самого конца. Два охотника медленно идут к нему, оружие подрагивает у них в руках. Двигаться он не имеет права. Он думает о высокогорной луговине, о том, какая она мягкая и какой там дует ветер. Теперь они его увидели. Он неподвижен, но они ему не верят. Он отсчитывает секунду за секундой. Он делает вдох, потом выдох. Его события сочтены — все, кроме одного-единственного.
Удар Мелеагрова копья достигает его, и сила удара такова, что поперечина под наконечником отлетает вон и он насаживается на древко, как на вертел. Кишки, легкие, сердце, горло. Холодная бронза внутри. Глаза его закатываются в череп, как две ее руки, исчезающие в волосах Мелеагра. Теперь они сдерут с него шкуру [172]. Они отрубят ему голову [173] и выломают клыки [174].
Пока он жив, его судьба — служить предлогом для того, чтобы они могли его убить. Мертвый, он разойдется им на трофеи [175]. Они разделят его между собой и унесут прочь. Его следы [176] со временем превратятся в человеческие следы, а отметины, им оставленные, сплошь будут сделаны неловкими руками людей [177]. Чудовищные перевоплощения вепря — вспышки ярости, неуемная жадность, самые странные и невероятно огромные формы, которые он принимает, — должны все до единой быть согласованы с нашими собственными, вполне бытовыми потребностями, потому что только мы сами творим своих чудищ [178].
162
Op, Cyn ii.332, ii, 457.
163
Aristot, Hist An 609b.28.
164
Aristot, Hist An 607a.17–20.
165
Ael, Var. Hist. i.7.
166
Aristot, Hist An 595b. 1, хотя издатель считает данный пассаж сомнительным.
167
Aristot, Hist An 630а. 1–3, однако ср. Pans iii. 14.7—10, где рассказывается о том, как специально натасканных вепрей спартанские юноши заставляют сражаться между собой в Фойбеоне. Vid. Eur, Ph 408ff., Suppl 132ff.; Zen, Cent i.30; Hyg, Fab lxviiii; Stat, Theb i.370ff.; Apollod iii.6.1; Hes, Sh 168—77.
168
Aristot, Hist An 488b. 15; «μολοβριτεϛ» : согласно Гиппонакту, cit. ар. Ael, Nat Anim vii.47, cf. Nat Anim vii.19, x.16; Plat, Lach 196e.
μολοβριτεϛ; — букв.: «грязный обжора».
169
Hom, Il xvi.823—7, xii.42–50, xvii.282—5; Hes, Sh 387—93.
170
Атис, Адонис и, вероятно, Идмон: Hdt i.36.1—43.3; Paus vii.17.9—10; Diod Sic ix.29.1; Apollod iii. 14.4 (cf. Bion I, Bionis SmyrnaeiAdonidos Epitaphium, ed. Fantuzzi; Plut, Quaest Conviv iv.5.3–8; Athen ii.80b; Schol. ad Lyc, Alex 831; Prop iii.v.37—8; Ov, Met x.710ff.; Hyg, Fab ccxlviii; Anon (Anacreon?) ap. Heph, Ench xxxiii s.v. 'Antispasticon'; Apollod i.9.23; Ap Rhod ii.815ff.; Hyg, Fab xiv, xviii; Valerius Flaccus, Argonautica v.lff.). Одиссей, хотя и был ранен во время охоты на вепря на горе Парнас (Hom, Od xix.429—67), впоследствии, что вполне дня него типично, сумел обернуть эту рану себе же на пользу (Hom, Od xix.385ff.; Anon Odyssey fr. 1 3–4 ар. P Ryl iii.487).
171
Первым был ранен Анкей (Paus viii.45.2, viii.45.7), в пах (Lyc, Alex 479—93; Ov, Met viii.391–402), и засим «убит чудовищем», за компанию с Хюлеем (Apollod i.8.2), или же с Мелеагровым братом Агелаем (Bacch v. 117), или же вообще без всякой компании (Paus viii.4.10). Вопрос о том, чьей жертвой — Пелея или вепря — был Евритион, остается спорным (Apollod iii. 13.2; Schol. ad Aristoph, Nub 1063, где жертва названа «Евритом», ср. Ant Lib xxxviii et Schol. ad Lyc, Alex 175, где речь идет скорее об охоте на вепря вообще, чем о Капидонской конкретно). Найти виновного в смерти Мелеагра еще труднее. Смерть вепря приводит к разделу добычи, который, в свою очередь, из-за особого внимания, оказанного Аталанте, ведет к битве с алчными сыновьями Фестия, к смерти последних и к смерти самого Мелеагра, либо в бою (Hom, Il ix.529—99, cf. Paus х.31.3–4 и Apollod i.8.3; Hes, Cat fr.98.4—13 ар. P Berlin 9777), либо из-за вмешательства его матери, Алфеи, дочери Фестия (Bacch v.93—154; Aesch, Cho 602—11, cf. Diod Sic iv.34.6ff.; Ant Lib 2; Schol. ad Hom, Il ix.534; Ov, Met viii.445–525; Ibycus fr. 15 ap. Diomedes, Ars Grammatica i.323, последний упоминает о «Мелеагре» и «Аталанте» в качестве примера, поясняющего, почему не подобает производить отчество от имени матери; Hyg, Fab clxxi, clxxiv). Сохранившиеся фрагменты «Энея» (?Eur, Р Hibeh i.4.21) и «Мелеагра» (?Eur, vid D.L. Page CQ, xxxi, 178) каких бы то ни было убедительных результатов не дают, хотя в последнем упоминается
172
шкура, которую сыновья Фестия потребовали себе на том основании, что Ификл был первым, кто ранил вепря (Apollod i.8.3), но которую Мелеагр отдал Аталанте — вместе с
173
головой (Hom, Il ix.548), согласно тому, что сообщает нам Гомер. Диэгесис к 94-му этиону Каллимаха гласит: «Некий охотник… убив вепря, сказал, что тем, кто превзошел саму Артемиду, негоже посвящать ей (свои трофеи); после чего посвятил голову вепря самому себе, повесив ее на черном тополе. Он лег под деревом поспать, а голова упала и убила его». С головой кабана шутить не следует, даже после того, как сам кабан был убит. То же самое можно сказать и в отношении такой части тела, как
174
клыки, которые «делаются весьма горячими, если кабана раздразнить» и сохраняют жара в достатке для того, чтобы опалить волосы, даже если животное уже умерло (Xen, Cyn х.17, cf. Paus v. 12.2). Клыки высоко ценились в качестве трофея (Hom, Il х.264), и при всем этом имени первого обладателя именно этой пары традиция не зафиксировала и не сохранила. Позже
175
они были посвящены Афине в Тегейском храме. Каллимах (Hymn iii.215—22) утверждает, что «добычу победы край Калидонский приял и досель те клыки сберегает». Многие годы спустя они были изъяты императором Августом. Один — сломанный — был выставлен в Риме на Форуме, другой — целый — в святилище Диониса в личных садах Августа. Размером он был с ногу взрослого мужчины (Paus viii.46.1–5) (Фрагмент гимна Каллимаха «К Деметре» цитируется по переводу С. Аверинцева. Павсаний в указанном месте ничего не говорит о ногах взрослых мужчин, он определяет длину клыка Калидонского вепря приблизительно в половину оргии, то есть около девяноста сантиметров.), и если представить себе вепря, пропорционального подобному клыку, то жираф едва доставал бы ему до плеча.
176
Впрочем, вепрь разделенный следа в ландшафте не оставил: ни «отпечатков на мягкой земле», ни «сломанных ветвей там, где кустарник гуще», ни «следов от клыков там, где есть деревья» (Xen, Cyn х.5).
177
Отсюда и образы, увековечившие память о нем, вырезанные на троне Аполлона в Амиклах (Paus iii. 18.5); в окружении мучителей своих на фронтоне храма Афины Алей в Тегее (Paus viii.45.6); пронзенного стрелой Аталанты на щите ее сына Парфенопея (Eur, Ph 1108—11); этаким предупреждением о другой войне, которая последует за его смертью, — на другом щите (Callim fr. 621 ар. schol. ad Eur, Ph 134), владелец которого не установлен, сам щит утерян, а может быть, и вовсе никогда не существовал. Даже «образы» вепря растворяются в обобщенной иконографии вражды и ярости (Eur, Ph 408ff., Suppl 132ff.; Hyg, Fab lxviiii; Stat, Theb i.370ff.; Apollod iii.6.1; Eur, Suppl 139-48), откуда берутся и устойчивые трафаретные эпитеты, которые вгоняют в заранее заданную форму его «пенящуюся пасть» (Hes, Sh 389; Eur, Ph 1381—2, cf. Eur, Bacch 1122—4) и «сверкающие кончики клыков» (Hom, Il х.262—4, xi.416, Hymn iv.569; Ael, Nat Anim v.45; Eur, Ph 1380; Hes, Sh 388) — уже в качестве самостоятельных сущностей. Именно на такого рода составные элементы он и распадается, и
178
они же диктуют его более поздние формы: он делается крылат (Artemon Pergamonius cit. ар. Ael, Nat Anim xii.38) или рогат (Agatharcides cit. ap. Ael, Nat Anim v.27), или грохочет вниз по склону Олимпа в виде реки (Paus ix.30.9—11), или съеживается до ничтожных размеров (Aristot, Hist An 573b.2–5, 577b.27, cf. Aristot, Gen An 749a. 1, 770b.7), с тем чтобы Ахилл смог поверить на нем свою мужскую доблесть, будучи в самом нежном возрасте — шести лет от роду (Pind, Nem iii.44–50, cf. Aeschin, III Contra Ctesiphon 255ff.).
43 
