Особенно,... 
33 
— Келли сказала, вы собираетесь в отпуск? — спрашивает он, проглотив прожеванное и откидываясь на спинку стула. — На Барбадос?
— Да, — одновременно отвечают папа и Нина.
— Непременно поезжайте! — восклицает Максуэлл, обнажая в улыбке ровные зубы. — Барбадос — кусочек рая. Пляжи с нежным белым или розовым песком, теплое море… Люди там почти как англичане, но в основном темнокожие и улыбчивые, открытые. Все очень вежливые. Обслуживание на должном уровне и без навязчивости. Главное, чтобы повезло с погодой. — Он вдруг замолкает и, слегка хмурясь, смотрит на меня. — Вот бы и тебе отдохнуть… нам…
Нина порывисто складывает руки перед грудью.
— У нее как раз через несколько дней отпуск! И в последнее время она вымоталась на работе.
Ого! Я на миг замираю. Нина в курсе всех моих дел. И явно болеет за меня душой.
— Может, нам… — начинает Максуэлл.
Кладу на его руку свою и качаю головой.
— Я решила, что обойдусь без отдыха. Надо что-то срочно решать. С первых же дней отпуска займусь поисками новой работы.
— Половина ньюйоркцев сейчас на пляжах, — напоминает отец.
Пожимаю плечами.
— А вторая половина прилежно трудится.
— На новую работу хорошо бы выйти отдохнувшей, полной сил, — произносит Нина, впервые обращаясь непосредственно ко мне.
Медленно поворачиваю голову и смотрю ей в глаза.
Она не настаивает, не требует и не умничает, просто дает совет. И, как мне кажется, не только потому, что желает угодить моему отцу, а потому, что решила принять меня сердцем. Ни притворства, ни лицемерия, ни скрытой враждебности я в ней не чувствую.
Мои губы растягиваются в сдержанной, но вполне естественной улыбке.
— Да, конечно. Набраться сил мне бы не помешало. Но как там все сложится… Посмотрим.
Сидим с отцом друг против друга и крутим в руках палочки для суши. Он заехал за мной после работы, мы в уличном кафе, перекусываем и наблюдаем вечернюю нью-йоркскую суету. Между нами висят вопросы: «Ну как тебе Максуэлл?», «Ну как тебе Нина?», — но произнести их вслух пока ни у меня, ни у папы не хватает духу. Может, дело в том, что если мы заговорим о близких нам людях, то навсегда простимся с чем-то важным, что тянется из прошлого и питает нашу дружбу. С другой стороны, как верно сказал папа, ее не разрушить ничем. Может, она лишь отчасти изменится, но без этого, наверное, нельзя.
Отец набирает полную грудь воздуха.
— Что скажешь о вчерашнем вечере?
Я беру половину ролла из семги, окунаю его в соус, неторопливо съедаю и киваю.
— По-моему, вечер был весьма и весьма… милый.
— По-моему, тоже, — отвечает отец. — Твой Максуэлл…
Настораживаюсь. Папина оценка, о чем или о ком бы ни шла у нас речь, особенно о моем избраннике, для меня важна, как никакая другая.
Он улыбается уголком рта.
— Признаться, я представлял его совсем другим.
У меня вытягивается лицо.
— Каким же?
— Ну… — Папа машет рукой, указывая в неопределенную сторону. — Броским красавчиком, щеголем, вроде Кристофера или Дэвида.
С Дэвидом я встречалась, едва окончив среднюю школу. Он страдал нарциссизмом и все боялся, что настанет черный день, когда его втянут в драку и не поздоровится его прекрасному лицу. Так, собственно, и вышло. Вспыхнула драка из-за меня: на дискотеке ко мне стал приставать пьяный парень, другой незнакомец долго наблюдал за нами, потом не выдержал и врезал хулигану по физиономии, за него заступились хмельные дружки, и разборка перелилась в настоящую потасовку.
Дэвид так и простоял бы в сторонке, если бы мой защитник не взбесился при виде этого олимпийского спокойствия и не набросился бы с кулаками и на него.
Прекратила безобразия полиция. Дэвид со сломанным носом дней десять лежал в больнице. Я навещала его, но он со мной почти не разговаривал, а когда выписался, заявил, что я развратница. Бред! На мне в ту ночь были джинсы и футболка, из-под которой не выглядывал ни живот, ни грудь. И я, насколько помню, ни на кого из мужчин, кроме Дэвида, не смотрела. Мои возражения он отверг, обвинив меня в том, что развратный у меня вид, взгляд, даже моя проклятая сдержанность. Такое мог выдумать только Дэвид! На том мы и разошлись. К счастью.
— Значит, Максуэлл тебе показался уродом? — спрашиваю я звенящим от волнения голосом.
Папа смеется.
— Ну почему сразу уродом? Просто я думал, что в твоем вкусе совсем другие ребята…
33 
