17 
– Жак, не будьте таким желчным и несправедливым, – смеясь, ответила Катрин. – То, что вы рассказываете, действительно несколько удивляет, но и когда я была рядом с герцогом, мне помнится, мы не культивировали добродетель.
– Потому что вы были его любовницей? Но это совсем не то же самое. Он был вдовцом и обожал вас, в вашей истории не было ничего дурного. Красота и обаяние взошли с вами на трон, а также скромность и приличие. При дворе не было никого, кто бы не понял страсти Филиппа. Как можно было перед вами устоять? Художники сделали из вас богоматерь Запада. А теперь…
– Что?
Жак пожал плечами:
– Теперь? Нашего великого герцога можно увидеть тискающим служанок на сундуках или в темном углу. Чуть вызывающая грудь или аппетитный зад, и он теряет рассудок! Жалкое зрелище!
– Но герцогиня, как она? – спросила Катрин, озадаченная подобным взрывом отчаяния.
– Она? Она слишком самолюбива, чтобы опускаться до сцен или упреков. Она занимается воспитанием сына, молодого графа Карла, которому она пытается привить целомудрие, и… она молится. Но без особой надежды. Когда вы замужем за взбесившимся козлом…
Капитан вздохнул и умолк. Он подошел к столику, налил себе полный кубок вина и опрокинул его залпом под задумчивым взглядом своей посетительницы.
– Вы же когда-то любили его, – тихо заметила она. – Почему же теперь…
Он так резко повернулся к ней, как будто его ужалила оса.
– Зачем я вам все это говорю! Теперь вы думаете, что я его ненавижу, не так ли? Так вот, это не так, я всегда готов умереть за него и сегодня, и завтра. Боже мой, только бы мне представился случай. Если бы он позволил нам, бургундцам из старой Бургундии, служить ему, сражаться за него, а не отсиживаться в наших замках, как дряхлым старцам. Он же допускает к себе лишь этих жирных и тщеславных фламандцев!
Руссе налил себе еще вина. Катрин подождала, пока он поставит кубок, затем нежно прошептала:
– За короля Рене дают такой большой выкуп, что это настоящее сокровище, мой друг Жак. Охранять сокровище – это почетно. По крайней мере это доказывает, что герцог вам доверяет. Я думаю, вы превосходно справляетесь с возложенной на вас задачей.
– О, что касается охраны, то она действительно надежна. Его стерегут как преступника, с той лишь разницей, что он не в подземелье и может видеть солнце. Уж вы мне поверьте, что, кроме добротной солдатской пищи, писания поэм и марания бумаги, ему здесь ничего больше не позволено. Для меня пленник есть пленник независимо от титула.
– Но ведь он король! – возмущенно воскликнула молодая женщина. – Вы не можете обращаться с ним как с преступником!
– Хотели, чтобы я сделался надсмотрщиком, я им стал! – ударив кулаком по столу, сказал Жак. – Я исполняю приказ.
– И вы никого к нему не пускаете?
– Никого, даже служанку, хотя он жалуется на вынужденное воздержание. Да, но в декабре я пустил к нему посланника могущественного сеньора Филиппо-Мариа Висконти, герцога Миланского, который хотел узнать от короля тайные желания герцога Филиппа.
– Тайные желания? – удивилась Катрин. – Разве выкуп в миллион золотых его не устраивает?
– Если бы только Анжу мог его заплатить, – усмехнулся Руссе, – но это ему никогда не удастся, и наш добрый герцог согласится на его графство де Бар, которое ему не очень-то нужно, так как он теперь король Неаполитанский, Сицилийский и других земель на побережье!
Катрин не верила своим ушам. На самом деле бургундцы сильно изменились. Ей давно известна алчность герцога Филиппа и отсутствие у него угрызений совести в политике, но такие способы лишить пленного его исконной земли были недопустимы.
– Жак, – сказала она решительно, – я хочу увидеть короля!
– Но это невозможно!
– Если я правильно поняла, это возможно для посланника. Так я и есть посланник.
Жак расхохотался.
– Вы – посланник? Боже, не смешите меня! И чей?
Без тени волнения Катрин вытянула левую руку, на указательном пальце которой сверкал большой квадратный изумруд, который она никогда не снимала.
– Мудрейшей и благороднейшей госпожи Иоланды, по воле Бога графини д'Анжу, королевы Сицилийской, Неаполитанской, Арагонской и Иерусалимской. Вот ее кольцо, на котором изображен ее герб. Я служу ей. Она прислала меня к своему сыну с письмом. Вот оно, – добавила она, расстегивая корсаж своего платья, чтобы достать послание. – Я даю вам слово, что в этом письме нет плана бегства, а лишь выражена материнская нежность и беспокойство.
17 
