20 
Добрались до лестничной площадки. Солдат, шедший впереди, остановился перед дверью, укрепленной железными задвижками и огромными замками. Рядом, вперив горячий взор в стену, на табуретах сидели двое стражников. Провожатый сказал что-то через решетчатое отверстие, украшающее дверь, которая тотчас же отворилась. Катрин увидела довольно большую комнату, окна которой сплошь были покрыты такой частой решеткой, что почти не пропускали дневного света.
Комната была скромно обставлена: простая кровать, широкий стол с двумя скамьями и большой сундук без всяких украшений. Единственной роскошью был узкий камин, где горело несколько поленьев, да шахматная доска на столе между двумя сидящими мужчинами. Перед камином, свернувшись клубком, спала пушистая собака.
Раздался громкий голос Руссе.
– Кузен, как неожиданно! Когда мне о вас доложили, я не поверил своим ушам. Вы так далеко уехали от милого вашему сердцу Пуату?
Он поднялся и так сильно хлопнул вошедшего по спине, что тот закашлялся.
– Мне необходимо серьезно поговорить с вами о наших родных, кузен, а у меня так мало времени, – ответила Катрин, довольная тем, что небо наградило ее мягким, низким голосом. Разговаривая с Руссе, она не могла оторвать взгляда от другого человека, сидящего за столом и обдумывающего следующий ход.
Она знала, что ему было двадцать семь лет, но он казался моложе, хотя был коренаст и крепкого телосложения. Видимо, виной были белокурые волосы, мягкие, как у младенца, свежая кожа и огромные глаза такой необыкновенной голубизны, что забывалось, что они были несколько навыкате. Кроме природного изящества, ничто не говорило о его королевском происхождении: он оброс, одежда была в беспорядке. Рене д'Анжу не обратил никакого внимания на вошедшего, его королевское достоинство было оскорблено бесцеремонностью Жака де Руссе, принимающего частные визиты в его камере.
Дабы привлечь его внимание, Катрин добавила:
– Тысяча извинений за мою настойчивость, я вовсе не хочу показаться назойливым. Кузен, не могли бы вы принять меня в другом месте?
– Мы, монсеньор и я, только что начали партию, и очень не хотелось бы прерывать ее. К тому же, мой дорогой Ален, я сначала испросил у короля на то разрешение.
Король Рене д'Анжу бросил холодный и безразличный взгляд на Катрин.
– Пожалуйста, сеньоры… но я вас прошу забыть о моем присутствии. Я подумаю над продолжением партии, а вы сможете спокойно поговорить, сидя на этом сундуке. Так, – добавил он с королевским высокомерием, – мы не будем мешать друг другу.
– Монсеньор очень добр. Эй, солдат, узнайте, что это нам никак не принесут кувшинчик вина. Проследите, чтобы нам его сейчас же подняли!
Солдат вышел. Катрин последовала за Руссе к указанному сундуку, ее низкий поклон не удостоился даже взгляда пленника. Дверь закрылась с тем же грохотом задвижек и замков, что и раньше. Чтобы убедиться в полной безопасности, Руссе подошел к окошечку, затем вернулся, улыбнувшись Катрин, которая не отрывала от него глаз. В порыве она бросилась на колени перед узником, срывая перчатку с левой руки, чтобы показать заветный изумруд.
– Сир, – прошептала она, – да соблаговолит ваше величество уделить мне минуту для беседы! Меня послала ваша августейшая мать.
Рене д'Анжу вскочил. Он повернулся к Руссе, все еще стоявшему у двери.
– Но… что это значит?
Капитан улыбнулся:
– Я бы не осмелился, сир, допустить к вашему величеству моего кузена, каким бы хорошим он ни был… и вот у ног вашего величества прелестный посланник от королевы Иоланды, вашей матери.
– Моей матери?
– Да, сир, – горячо ответила Катрин, – ваша мать оказала мне честь своим доверием, дав мне это кольцо со своим гербом… и послание!
В ее руках появилось письмо. Рене жадно схватил его, сорвал печать, развернул лист, наклонившись поближе к свече, чтобы лучше видеть.
Катрин увидела, как дрожат его руки. Это были первые новости за несколько месяцев, которые он получил от матери. Его сильное волнение растрогало молодую женщину.
Закончив чтение, он нежно поцеловал подпись, сложил письмо и сунул его за ворот камзола. Затем он повернулся к коленопреклоненной Катрин, посмотрел на нее долгим взглядом, не произнося ни слова.
– Сир… – начала было она вопреки этикету. Одно это слово возымело действие. Рене д'Анжу вздрогнул, как будто проснувшись, и покраснел.
– О! Простите меня! – воскликнул он, наклоняясь к ней, чтобы помочь подняться. – Вы решите, что я мужлан, – добавил он с улыбкой, которая сразу напомнила о его молодости. – Женщину! Такую молодую и красивую я держу у своих ног!
20 
