Нагнувшись, Бич стреножил Шугарфута и отпустил пастись. Мерин радостно рванулся вперед — близ реки, что протекала в ста футах от дома Рено и Евы, трава была буйная и аппетитная.
Рено внимательно следил за братом, не упуская ни малейшей детали. Легкость и энергичность движений Бича несколько успокоили Рено — стало быть, со здоровьем у брата было все в полном порядке.
— Кэл, Вилли и Этан живы и здоровы, — нарушил паузу Рено.
Это не было вопросом в полном смысле слова, тем не менее Бич кивнул.
— Ты мечешься прямо как пантера, хотя дорога, похоже, выжала все силы даже из твоего мерина, — заметил Рено.
Бич пожал плечами.
— Может, у тебя плохие вести о ком-либо из братьев? — не унимался Рено.
— Нет.
Рено выдержал паузу.
Бич больше ничего не добавил.
— Тогда ясно, — усмехнулся Рено. — Все дело в женщине.
— О чем ты толкуешь, черт возьми? — раздражен но спросил Бич.
— Твой мрачный взгляд говорит о том, что сейчас ты способен даже кого-нибудь прихлопнуть.
Бич пошевелил пальцами, словно собирался сжать их в кулак. Он приехал сюда, чтобы поговорить о золоте, а не о женщине, на которой не может жениться и которую не может оставить одну.
— Ты намерен поговорить, — мягко спросил Рено, — или сперва ты хочешь подраться?
— Черт возьми! — возмущенно произнес Бич. — Я приехал сюда просить об услуге, а не для того, чтобы драться!
— Иногда драка и может быть такой услугой.
Вырвавшийся из груди Бича звук напоминал нечто среднее между руганью и смехом. Он выпрямился, посмотрел вверх. Небо было чистым и голубым, как глаза Шеннон.
— Ты когда-нибудь хотел иметь сразу две вещи, — медленно произнес Бич. — Но при этом если ты получаешь одну, то теряешь другую. А ты никак не желаешь ее терять. Поэтому ты крутишься-вертишься, словно собака, которая гоняется за собственным хвостом.
Для столь сурового человека, как Рено, его улыбка могла показаться удивительно деликатной.
— Ну конечно, у меня было такое, — мягко проговорил он. — Это и означает быть человеком. Глупым, но человеком.
— И как же ты поступил? — с любопытством спросил Бич.
— Когда ты кончил истязать меня, я задумался о том, что все-таки важнее. И… женился на ней.
Уголки рта у Бича опустились вниз.
— Из меня получится никудышный муж!.. Я всегда, как мустанг, смотрю на забор, чтобы перемахнуть через него и вырваться на волю.
— Все гоняешься за солнечными восходами?
— Я не могу переделать себя, так же, как ты не можешь из левши стать правшой, — прямо ответил Бич.
— Возможно… Но с другой стороны, кто знает?
— Что ты хочешь сказать?
— Когда ты начинал странствовать, — медленно заговорил Рено, тщательно взвешивая слова, — ты был почти ребенком. Как и я, ты ушел из дома по примеру наших неугомонных старших братьев. И еще потому, что у отца была тяжелая рука, наших задниц он не жалел.
— Ну и что из того? — пожал плечами Бич. — Прошло столько времени с тех пор, я столько повидал и сделал, что сейчас и не вспомнить, с чего началось мое бродяжничество.
— Ты и сейчас не хочешь порвать с этим.
— Разве можно отдать собственную душу? — проговорил он.
Рено лишь коротко и крепко обнял брата.
— Пошли, — сказал Рено после паузы. — Ева уже наверняка волнуется и гадает, что тут происходит между нами. Конечно, тут ей вкус изменил, но что поделаешь: она беспокоится о тебе почти так же, как и обо мне.
Губы Бича тронула еле заметная улыбка.
— Вряд ли… А вот я питаю к ней очень теплые чувства. Она веселая и мужественная. Эти качества я ценю в каждом, а особенно в женщине… Ева — настоящий клад. Вот не знаю только, что она нашла в тебе.
Рено рассмеялся и хлопнул Бича по плечу. Широким шагом, бок о бок братья зашагали к дому. Подойдя к задней двери, Бич с сомнением посмотрел сначала на свои ботинки, затем на ботинки Рено.
— Что смущает? — поинтересовался Рено.
— В некоторых странах ты оскорбишь хозяина и хозяйку, если в своей обуви переступишь порог их дома, — объяснил Бич. — Особенно если эта обувь грязная, а дом чистый.
— Видно, Ева бывала в подобных странах, — усмехнулся Рено. — Она держит для меня возле двери пару мокасин на смену.
В улыбке Рено можно было одновременно заметить иронию и удивление. Он испытывал явное удовлетворение от сознания того, что Ева с удовольствием ведет хозяйство.