118 
Как он быстро отвернулся от нее, как поторопился обвинить ее, как сразу – без малейших сомнений – поверил словам Люксембурга только потому, что этот человек, этот очевидный враг, таков же, как он сам, тоже дворянин, тоже рыцарь! Арно де Монсальви не способен выбирать между словом себе подобного и клятвами простой девушки, пусть даже страстно любимой! Он не колеблется! Второй раз он отшвыривает ее от себя – и с какой жестокостью, с каким презрением! Оскорбления, которые он ей бросил прямо в лицо, как оплеухи, жгли сердце молодой женщины, слезы не могли облегчить мучительного страдания. Они немного помогли разрядить нервы, но ничего не способны были сделать со свежей раной.
Она оставалась в палатке, поглощенная своим горем, забыв о времени… Теперь ничего не имело значения: ведь Арно оттолкнул ее, ненавидит ее… Однако наступил момент, когда слезы, устав течь, иссякли, когда нечто существенное вынырнуло из этого океана отчаяния, который нес несчастную по своим горьким волнам: родилось чувство, что лучше действовать, чем плакать. Катрин была из тех натур с бурными чувствами, чей гнев опасен, а отчаяние беспредельно, но такие люди после взрыва умеют быстро прийти в себя. Зачем сдаваться, если ты молода, красива и здорова!
Прошло некоторое время, и Катрин подняла голову. Ее покрасневшие глаза болели и плохо видели, но тем не менее она сразу же заметила на сундуке свой высокий чепец из белого шелка рядом со шлемом, украшенным лилией. В этом сближении двух головных уборов она увидела символ: будто голова Арно еще увенчана королевской эмблемой, а ее собственная одета в это нелепое, но очаровательное сооружение…
Она с трудом встала и подошла к зеркалу, висящему на шелковой стене над оловянным тазиком и кувшином для воды. В зеркале она увидела распухшее красное лицо, раздутые веки, пятна на щеках… Она нашла себя уродливой, неузнаваемой. Впрочем, слезы редко украшают женщину, куда чаще они изменяют ее облик, смешивая черты и краски так, что становится жутко. Катрин решительно вылила воду из кувшина в тазик, окунула лицо в эту воду, пахнущую померанцем, и держала его так, лишь изредка распрямляясь, чтобы подышать. Свежесть воды помогла ей. Мало-помалу и успокаивающие свойства померанца подействовали на ее кожу. Мозг заработал лучше, и боль стала медленно уступать место боевому пылу. Когда она подняла голову, чтобы промокнуть лицо шелковой салфеткой, оставленной Сентрайлем, у нее уже созрело решение продолжать борьбу. Лучший способ доказать Арно, что она ни при чем в его бесчестном похищении, – это вытащить его из тюрьмы как можно скорее. А для этого есть только одно средство, только один человек способен решить проблему: герцог Филипп.
Чтобы скорее привести себя в нормальный вид, она еще немного полежала на кровати с мокрой салфеткой на глазах. Потом причесалась, тщательно уложив косы, надела чепец. Оглядевшись по сторонам, поискала свое аметистовое ожерелье, так презрительно отброшенное Арно. Оно оказалось у ножки кресла. Она подняла его и надела на шею. Ожерелье показалось ей тяжелым и холодным. В нем словно бы собралась вся тяжесть рабства, к которому ее приговорил Филипп Бургундский, выдав замуж за Гарена, чтобы вернее заполучить к себе в постель.
На это раз зеркало отразило молодую ослепительную женщину, весьма элегантную. Но праздничный наряд только подчеркивал трагическое выражение ее лица. Она заставила себя улыбнуться, чуть не заплакала снова и отвернулась от зеркала. Выходя, она вспомнила о забытом на сундуке шлеме Арно. Ее пронзила мысль о том, как будет страдать молодой человек, если узнает, что эмблема его короля во вражеских руках. Ей не хотелось представлять себе, как Жан Люксембургский с саркастической улыбкой вертит в руках королевский знак, который Арно – победитель – носил с такой гордостью. Она поискала глазами, во что бы завернуть шлем, увидела черное знамя с серебряным ястребом рода Монсальви, оторвала полотнище от древка, завернула шлем и решительно взяла его в руки. После этого она вышла из палатки, чтобы направиться в Аррас.
К своему огромному удивлению, проходя за трибунами к выходу с ристалища, она увидела там Жана де Сен-Реми, шагавшего туда и обратно, заложив руки за спину, с таким видом, будто он кого-то ждет. Заметив Катрин, он быстро пошел ей навстречу.
– Я спрашивал себя, выйдете ли вы когда-нибудь из этой проклятой палатки! Я видел, что там много чего произошло, и думал, что же случилось с вами, – сказал он с торопливостью, совсем ему не свойственной.
118 
