Особенно,... 
16 
Мне захотелось узнать побольше об этой истории. Так как правда скрывалась за прямоугольными страницами книг, я решила научиться читать и заявила об этом решении, но надо мной посмеялись.
Поскольку меня не воспринимали всерьёз, я взялась за дело сама. Мне казалось это совершенно не сложным. Научилась же я сама таким замечательным вещам как: говорить, ходить, плавать, царить и играть с юлой.
Мне показалось разумным начать с комикса про Тинтена, потому что там были картинки. Я выбрала один наугад, села на пол и пролистала страницы. Не могу объяснить, что произошло, но когда корова вылезла из завода через кран, который делал сосиски, я заметила, что умею читать.
Я ничего не сказала об этом остальным, поскольку мою страсть к чтению сочли бы смешной. Апрель был месяцем цветения японских вишен. Вечером в нашем квартале устроили праздник, все пили саке. Нишио-сан дала мне стаканчик. Я заурчала от удовольствия.
***
Я проводила долгие ночи, стоя на подушке в своей кровати, опершись на решётку и внимательно разглядывая отца и мать, так словно собиралась написать о них зоологический очерк. Они от этого чувствовали себя все более неловко. Серьёзность моего разглядывания стесняла их до такой степени, что они не могли заснуть. Родители поняли, что я больше не могу спать в их комнате.
Тогда мои вещи перенесли в некое помещение, напоминавшее чердак. Это восхитило меня. Там был незнакомый потолок, который можно было рассматривать, и трещины которого сразу показались мне более выразительными, чем те изгибы, которые я наблюдала в течение двух с половиной лет.
Там был также ворох вещей, будоражащих глаз: ящики, старая одежда, сдутый надувной бассейн, сломанные ракетки и прочие чудеса.
Я провела восхитительные бессонные ночи, воображая, что там в коробках: должно быть что-то очень красивое, если его так хорошо спрятали. Я не могла вылезти из своей кровати с решётками, чтобы пойти посмотреть: было слишком высоко.
В конце апреля одно восхитительное нововведение потрясло моё существование: в моей комнате оставили на ночь открытым окно. Я не помнила, чтобы это делали когда-нибудь раньше. Это было изумительно: я могла улавливать загадочные звуки заснувшего мира, размышлять о них, придавать им смысл. Кровать с решётками была установлена вдоль стены, под окном-мансардой: когда ветер раздвигал занавески, я видела красновато-лиловое небо. Этот цвет завораживал меня: было приятно осознавать, что ночь не чёрная.
Моим любимым шумом был назойливый лай незнакомой собаки, которую я назвала Ѓрукое, «вечерний голос». Эти завывания раздражали квартал. Меня же они очаровывали, как меланхоличное пение. Мне хотелось понять причину такого отчаяния.
Нежность ночного воздуха струилась через окно в мою кровать. Я пила и упивалась им. Можно было обожать вселенную лишь за одно обилие кислорода.
Мой слух и обоняние обострялись во время этих роскошных бессонных ночей. Мне все больше хотелось увидеть, что там за окном. Окно-иллюминатор было сильным искушением.
Однажды ночью я не удержалась. Вскарабкавшись на перегородку кровати возле стены, я подняла руки как можно выше и смогла ухватиться за нижний край окна. Опьянённая таким подвигом, я смогла приподнять своё неуклюжее тело до подоконника. Опершись на живот и локти, я, наконец, увидела ночной пейзаж: восхищение охватило меня при виде огромных тёмных гор, величественных и тяжёлых крыш соседних домов, свечении цветущих вишен и таинственности чёрных улиц. Я хотела наклониться, чтобы увидеть место, где Нишио-сан вешала бельё, и случилось то, что и должно было произойти. Я упала.
Произошло чудо. У меня сработал рефлекс расставить ноги, и мои стопы зацепились за два нижних угла окна. Мои икры и ляжки лежали на лёгком подоконнике, мои бедра располагались на водосточной трубе, а тело и голова свешивались в пустоту.
Когда прошёл первый испуг, мне даже больше понравился мой новый пост наблюдения. Я разглядывала заднюю часть дома с большим интересом. Развлекаясь покачиваниями вправо и влево, я упражнялась в баллистическом искусстве плевков.
Утром, когда мать вошла в комнату, она вскрикнула от ужаса, увидев пустую кровать, распахнутые занавески и мои ноги, торчащие из окна. Она подняла меня за икры, водворила в комнату и залепила мне шлепок века.
— Больше нельзя оставлять её спать одну. Это слишком опасно.
Тогда было решено, что чердак станет комнатой моего брата, и что отныне я буду делить комнату с моей сестрой вместо Андре. Этот переезд взбудоражил мою жизнь. Спать с Жюльетт означало усиление моей страсти к ней. Я делила с ней комнату в течение пятнадцати последующих лет.
16 
