Особенно,... 
223 
— Исключительно из педагогических соображений, — отчеканила Пестерева. — Женщина не должна много болтать. Только отвечать на вопросы, и то не всякому. Вы сами понимаете — так, как я говорю с вами, немыслимо говорить с любым, это попросту ненужно… впрочем, зачем я вам объясняю? Девушки лучше усваивают правила хорошего тона, когда они приправлены тайной — покрывалами, посвящениями, немного Египет… мы любопытны, умные мужчины всегда играли на этом.
— Однако вы собирали взносы, — напал Гольдштейн с неожиданной стороны, но Пестерева ничуть не смутилась.
— Всякий труд должен быть оплачен, женщина должна смолоду знать это, чтобы не быть содержанкой и не брать дорогих подношений. Смею думать, я кое-чему научила этих девушек. Я не содержанка и никогда не была ею, у меня не скоплено сбережений, и думаю, свои два тогдашних миллиона я зарабатывала честно. В месяц выходило что-то около пяти килограммов картофеля, столько же репы, немного постного масла — гораздо хуже, чем я обеспечена здесь.
Она тонко улыбнулась, Гольдштейн хмыкнул.
— Расскажите о мистическом браке между Остромовым и участницами его кружка, — предложил он доверительно.
— Рассказывать нечего, — кратко отвечала Пестерева, выпрямляясь на стуле.
— Отвечайте на вопрос, — без особой строгости в голосе потребовал Гольдштейн.
— Мистический брак — не та тема, о которой могут говорить третьи лица. Спросите учениц, Остромова, если он сочтет возможным говорить… Вы лучше меня знаете, господин старший следователь, что есть вопросы, касающиеся двоих.
— Но обряд совершали вы?
— Этот обряд сводится к чтению одного итальянского текста тринадцатого века и соприкосновению кубками.
— Губками? — скаламбурил Гольдштейн, и Пестерева нашла возможным чуть заметно улыбнуться.
— После того, как связуемые мистическим браком выпивают из кубков друг друга, они не прикасаются друг к другу до следующего новолуния.
— В чем же смысл этого обряда?
— В нескольких взаимных клятвах, смысл которых слишком сложен для меня. Я могу связать мистическим браком, но не объяснить… Впрочем, если угодно — это для тех, кому неприятны церкви с толстыми попиками, но недостаточно просто записаться в книгу, как это практикуется сейчас.
— И много было желающих? — как бы невзначай поинтересовался Гольдштейн.
— Других случаев не припомню. Это сложный обряд, не все могли вытерпеть до новолуния.
— Мда, — сказал Гольдштейн. Он покусал папиросу. Старуха была не проста. Ее не о чем было спросить, до того все ясно, — но эту ясность к делу не пришьешь. Она отвечала охотно и подробно, и попробовала бы не ответить — он знал за собой эту способность расколоть любого, смотри, как она передо мной выбалтывается, учись, разиня, — но никакой ответственности за обучение правилам хорошего тона предусмотрено не было, хотя бы это обучение и проводилось в рамках культа Изиды. Конечно, профессионал его класса — вон, даже старая стерва не может скрыть раболепия, — вытащил бы из нее что угодно, но что потом с этим делать? Кажется, они действительно забрали слишком широко: Остромов — другое дело…
В эту секунду, однако, он поднял глаза на Пестереву и на мгновение увидел ее глаза — тут же принявшие прежнее выражение почтительной заинтересованности, но ему хватило и короткой вспышки истины: это был взгляд старой, трезвой, оценивающей волчицы, знать не знающей никакого раболепия. Он вгляделся. Конечно, померещилось. Перед ним была старая дама, готовая к сотрудничеству со следствием — конечно, в рамках приличия, принятых в ее кругу.
— Ну вот что, — сказал он тихо. — Об этом вашем борделе с мракобесием мы еще побеседуем. И о мистическом браке, и о древней порнографии — все расскажете, как милая. Как принято у людей вашего круга. Я не спешу. Времени у нас много.
— А у меня немного, — спокойно произнесла Пестерева.
— Это верно, — кивнул Гольдштейн. — Даже меньше, чем думаете. Поэтому затягивать тоже не советую. Я и так уже знаю достаточно, чтобы пообещать вам увлекательное путешествие на восток.
— Ах, восток, великий восток, — мечтательно сказала Пестерева. Конвой увел ее.
— Никакого гипноза, конечно, нет, — процедил Гольдштейн, оставшись наедине с Денисовым. — Но барынька хитрая, колоть нужно тонко. Следующий допрос с нее будет снимать Колтыгина.
3
— Альтергейм Константин Иванович, 1899 года рождения, сын полицмейстера, — ровно сказал Осипов. — Расскажите мне, гражданин Альтергейм, о ваших контрреволюционных сборищах.
223 
