51 
Всего ужасней было то, что иногда прорывалось в этой переписке и нечто живое — «Очень скучаю, особенно ближе к вечеру» в армейском письме Медникова-сына (только в казарме, в больнице, да, может быть, в тюрьме может быть такая невыносимая, стонущая, одинокая тоска); или «Часто думаем про вас, дорогие мои, как вы там», в письме Медникова и его матери — к его жене и сыну, уехавшим на курорт (в этом трогательном семействе сохраняли все письма — и те, что уходили в Мисхор, потом торжественно привозили домой, дабы объединить в общей хронике; наверняка ведь и фотоальбом вели!). Преобладало же ощущение невыносимой тщеты всего: жили Медниковы, болтались Шалтаи, ходили в Эрмитаж и на Дворцовую площадь Сомоновы, и от всей их жизни осталось только — вот. Предъявить было, в сущности, нечего. Как камешки, с трудом добытые с глубины, — письма, вынутые из времени, ни о чем больше не сообщали, кроме того случайного, никому не интересного, что было в них написано. Стоило ли? Ничто ничего не стоило. Нынешний человек не писал и таких писем, разве что отправлял е-мелю по сугубо конкретному поводу, сопровождая ею попутно посылаемый финансовый документ или договариваясь о флеш-мобе. В семейственной переписке, которую просматривала Катька, лежа на быстро нагревшемся линолеуме перед печкой, — информация играла десятую роль, все главное было за строчками, а теперь не было никакой возможности его оттуда извлечь.
У современного человека не возникало потребности поддержать хрупкий уют — уют треснул навеки, ничем надежным не сменившись; последние обитатели бывшей страны доживали, закутавшись на ледяном ветру в обрывки тогдашних лохмотьев, цепляясь за слова и воспоминания. Правда — то, о чем договорились, а теперь никто и ни о чем не мог договориться. Не было ни правды, ни основы, ни будущего — для которого тоже нужна какая-никакая общность; Катька сама не знала, хочет ли она в то время, но в нынешнем ей не оставалось ничего, кроме ожидания последней гибели. Впрочем, если все равно вставать по будильнику, что толку греться последние минуты под одеялом? Это она ненавидела сильнее всего.
Интересно, читал ли эвакуатор доставшийся ему эпистолярий? Странно, кстати, что хозяева не забрали шкатулку… а впрочем, это как раз естественно. Старик еле жив, а потомков этот хлам не интересует. Письма Сомоновых, Шалтаев и Бухтиных с неопровержимой ясностью свидетельствовали о том, что никто никого не спасет, что спасать, в сущности, незачем — а потому эвакуатору и не нужно особенно напрягаться; ужасно, наверное, знать, что все вокруг тебя обречены, — и единственным утешением остается ничтожество всякой жизни. При таких раскладах нечего особенно заморачиваться с выбором — спаси методом тыка того, кого сможешь, любого случайного, кто ближе стоит, — ей-Богу, будет гуманней, чем выбирать по критериям: «типичный представитель», «благотворитель», «математический гений»…
Что-то его долго не было; неохотно расставаясь с теплом, Катька вышла на веранду, но за окном была сплошная темнота. Сбежал, оставил ее тут… что за шутки?! Тут же она с облегчением услышала шаги на крыльце. Он вошел, улыбаясь, неся какую-то длинную палку в брезентовом чехле; поставил ее рядом с дровяным мешком, долго запирал за собой дверь, стараясь ничего не запачкать: руки у него были в крови.
— Что с тобой?!
— Только без кудахтанья. Кудахтанье неуместно.
— Ты поранился?
— Кать, нормальные дела. Там одна штука залипла, еле отодрал.
— Какая штука?
— Слушай, полей на руки, а? Ковшик вон… Если я скажу «копулятор», это тебе что-нибудь объяснит?
Катька постепенно успокаивалась. Кажется, он был веселый, и все у него получилось.
— Объяснит. Такая вещь, которая копулирует.
— Не она копулирует, а ее копулируют. Но вообще верно, да. Ты догадлива.
— И чего с ним было?
— Люфтил.
— Сильно люфтил?
— Уже не сильно.
— Это не я его сломала?
— Дитя мое, его и медведь бы не сломал. Там сверхпрочный корпус. Просто в полете расшатывается, когда приземляешься. Давление большое.
Он смыл кровь, и стали видны глубокие порезы на пальцах.
— Смотри ты, — уважительно сказала Катька. — Опасная штука?
— Да Господи, его ребенок починит. Там только с ионизатором проблема, он неудобно стоит в этой модели. Заварил, и ладно.
— А что это ты принес?
— Наблюдательной Варваре нос оторвали.
— А серьезно?
51 
