Последние отзывы

  197  

— Давно поджидаю, — сказал Клингенмайер. — Присесть прошу. Представьте, сегодня гадал по книге Тиволиуса, и смотрите, какой катрен открылся: я предпочитаю соловьевский перевод, хотя орловский, говорят, точней: «Гвоздь, молоток, кремень, сова, дворовый волк попрал права, вернулся друг, глава как снег, готовы пища и ночлег». Нет, что вы ни говорите, а Тиволиус превосходит Нострадамуса настолько же, насколько гадатель превосходит историка. Я только не совсем понимаю, что бы значило «дворовый волк попрал права»…

— Это самое точное, — кивнул Ять. — Я потом расскажу вам.

— Конечно, конечно.

— Мне, напротив, непонятно про «гвоздь, молоток, кремень, сову»…

— Это просто. Первая строка каждого катрена определяет не события, а, если угодно, главные элементы, духовную атмосферу происходящего. Кремень — вероятно, вы, сова — я в своем затворничестве, а гвоздь с молотком… ну, это вещь очевидная.

— Очевидная.

Ять блаженствовал в кресле за хрупким деревянным столиком. Клингенмайер священнодействовал с отварами и настоями, горели свечи, потрескивало пламя в маленьком камине. Какое счастье, что Клингенмайер был в лавке, а не на квартире! Как вовремя всегда был открыт его таинственный магазин! Собачьим чутьем Ять нашел место, где будет ему ночлег, где будут ему рады, — и сразу лишился сил, словно достиг наконец цели долгого пути.

— Расскажите, Фридрих Иванович, что тут без меня делалось.

— Ничего не делалось, Ять, в том-то и страх. Все выжидают, а первым никто не бросится; но чем дольше ожидание, тем ужасней может получиться потом.

— А про Елагинскую коммуну что-нибудь слышали?

— Как не слышать, ее тут закрыть хотели, но пока не вышло. К ним многие ходят, там чуть не клуб… Ну, раскол — это еще при вас.

— При мне.

— Пейте чай, это бомбейский, мне позавчера прислали.

— Так почта действует?

— Не всякая, — уклончиво ответил Клингенмайер. — Правительство переехало, столица теперь в Москве — к этому, впрочем, триста лет уже шло. К чему азиатской стране европейская столица? Наилучшим вариантом было бы разделение, и до этого еще может дойти: когда не могут поделить власть, надо делить страну. Подобный путь предложил Грозный — возьмите опричнину; но у этих вряд ли хватит ума… Петроград теперь ничей, совершенно ничей. Но так ведь, согласитесь, и интересней — только в паузах стоит жить; перелома я ожидаю не раньше мая. Скажите лучше, где были вы.

— Я — в Крыму, там интересно… было, — добавил Ять, с наслаждением отпивая большой глоток крепчайшего чая, слабо пахнущего таинственными пряностями, цветами, джунглями. — Теперь немцы, и вряд ли что-то осталось от всего этого двухмесячного карнавала. Четыре власти поменялись, потом началась кровь… а теперь, вероятно, орднунг.

— На юге всегда все быстрей, — подтвердил Клингенмайер.

— Кстати! — Ять порылся в кармане и извлек альмекский сувенир от Зуева. — Вот ведь: так и протаскал с собой все время. Не хотите в коллекцию? Клингенмайер хищно схватил дудочку.

— Откуда это у вас?

— Подарил один специалист по древней истории Крыма. Что, редкость? Клингенмайер поднял глаза на Ятя.

— Думаю, вы не представляете истинной ценности этой вещи.

— Очень может быть, — легкомысленно кивнул Ять. — Но обмен в любом случае получился равноценный.

— Что вы дали за это? Собиратель был подозрительно серьезен.

— Случилось так, что моя невеста уехала с ним.

— Вы наверное знаете, что она уехала?

— Лично не провожал, но имею все основания думать так.

— Надо было, конечно, удостовериться лично, — Клингенмайер нахмурился. — Хотя… Как давно она у вас?

— Дудка? Недели две..

— Гм. Предвестие странное, чтобы не сказать более… Посмотрите-ка на это. — Клингенмайер распахнул шкаф, где лежали у него самые бесполезные и необъяснимые древности, и извлек еще одну дудочку из сухого белого дерева, похожего на кость; он легко соединил их и с осторожной нежностью подул. Звук получился неожиданно богатым, низким, едва ли не виолончельным.

— Что это? — заинтересовался Ять.

— По-хорошему, — с тою же серьезностью проговорил Клингенмайер, — того, кто дал вам эту вещь, надо из историков разжаловать… не знаю даже куда. Одна надежда, что невеста ваша быстро превратит его в карманного вора. Видывал я невежество, но такое… Это альмекская флейта второго века, один из пяти описанных экземпляров. Судя по тому, что об остальных четырех вот уже лет сто ни слуху ни духу, — у вас последняя.

  197