28 
— Зачем мне нужно гадить тебе, когда ты сама себе умеешь нагадить лучше всех, — равнодушно сказала я.
— Вы там у себя небось только и делаете, что косточки мне перемываете. Ладно, хоть есть чем заняться!
— Представь себе, мы о тебе вообще никогда не говорим.
С этими словами я повернулась и пошла, упиваясь своей победой.
Прошло несколько дней, и папа получил письмо от Билдунга, в котором говорилось:
Вы позволили себе бесстыдно шантажировать мою дочь. Христа правильно сделала, что покинула ваш дом. Радуйтесь, что я не пожаловался в полицию.
— Она из кожи вон лезет, чтобы добиться от нас хоть какой-то реакции, — сказал папа, прочитав нам вслух это послание. — Что ж, я так никогда и не узнаю, в чем состоял мой шантаж.
— Ты не хочешь позвонить ее отцу и рассказать всю правду? — мама пылала негодованием.
— Нет. Именно на это Христа напрашивается.
— Но зачем? Ей же хуже будет.
— Вот именно, она и хочет, чтоб ей было плохо. А я не хочу.
— А что она такой поклеп на тебя возводит, тебя не волнует?
— Нисколько. Я-то знаю, что мне не в чем себя упрекнуть.
Мне стало казаться, что ребята из компании Христы смотрят на меня как-то особенно злобно. Сначала я списывала это на свою паранойю.
Но однажды утром ко мне подошел ее лучший приятель и плюнул в лицо. Тогда я поняла, что мания преследования тут ни при чем. Первым моим побуждением было удержать его и спросить, чем я заслужила плевок.
Но тут я поймала на себе насмешливый взгляд Христы — она ждала моей реакции. Раз так, я сделала безучастный вид и притворилась, будто не вижу ее.
Инсинуации не прекращались. Маме пришло письмо от мадам Билдунг:
Моя дочь Христа сказала мне, что вы заставили ее раздеться догола. Очень жаль, что такой безнравственной особе доверено воспитание детей!
Я же удостоилась ругательного послания от Детлефа. Он сулил мне, что я умру старой девой, потому что на такую страхолюдину, как я, никто не польстится. Это особенно пикантно звучало в устах такого аполлона, как он.
Мы научились даже извлекать некоторое удовольствие из собственной невозмутимости под градом этих мерзостей. Без комментариев, с легкой усмешкой передавали мы друг другу очередную корреспонденцию из восточных кантонов.
Да, о Христе перестали говорить, но перестать думать о ней я не могла. Я считала, что изучила ее намного лучше, чем отец, и потому имею право вынести суждение. Вот к каким выводам я пришла: я знаю то, чего никто не знает, она зовется Антихристой. И она выбрала своей мишенью нас, поскольку в этом испорченном мире мы менее других заражены злом. Она явилась, чтобы подчинить и нас своей власти, но это ей не удалось. Как ей смириться с поражением! Она готова погубить себя, лишь бы и мы погибли с нею вместе. Вот почему ни в коем случае нельзя поддаваться на провокации.
Бездействие требует гораздо больше сил, чем бурная деятельность. Не знаю, что Христа наговорила всем на курсе, но, судя по тому, с какой брезгливостью от меня отворачивались, видимо, приписала мне какие-то умопомрачительные грехи.
Все были возмущены до предела, даже Сабина однажды высказалась:
— Подумать только, ты ведь и меня хотела подцепить! Какая гадость!
Сардинка отплыла, подрагивая плавниками, а я глядела ей вслед и думала, какой смысл могла она вложить в глагол «подцепить».
Ловкость Христы в том и заключалась, чтобы держать жертвы в неведении. Ни я, ни мои родители не имели ни малейшего понятия о том, в чем же нас обвиняют, и строили самые худшие предположения.
Те, кто казнил нас презрением в университете или где-нибудь еще, не подозревали, что мы не только ни в чем не повинны, но и не знаем, что нам инкриминируется, они невольно участвовали в циничном фарсе. Смысл его состоял в том, чтобы заставить нас по-настоящему стыдиться преступлений, которых мы не совершали и о тяжести которых могли лишь гадать. Что это: воровство? изнасилование? убийство? некрофилия? И все затем, чтобы вынудить нас потребовать объяснений.
Мы держались стойко. Это было нелегко, особенно мне — ведь я нигде, кроме университета, не бывала. Надо же быть такой невезучей; единственный раз за шестнадцать лет жизни у меня появилась подруга, и это обернулось такими страшными испытаниями. А конец несчастьям, как говорило мне предчувствие, еще не настал.
Как низко может опуститься Христа? Этот вопрос не давал мне спать по ночам.
28 
