Последние отзывы

  63  

— Прости меня, браток... Прости, если можешь. Ты был тогда так прав! Так прав... Если бы я тогда поверил тебе! Это все наша глупейшая служебно-национальная ограниченность — приказы, запреты, инструкции!.. И потом, на этой работе так черствеешь... Майн готт! Если бы я тебе тогда поверил, Кыся!..

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — слабым голосом спросил я, даже не вспомнив свое настоящее имя.

Я попытался приподняться. Голова у меня раскалывалась, ноги не держали. Рэкс мягко взял меня зубами за шкирку и помог встать на ноги. Он еще пару раз лизнул мой распухший правый глаз и ответил:

— Так тебя Твой называл. Только и твердил: «Кыся... Кыся!..» Я и подумал, что Кыся — это ты.

— Где он? — Я моментально пришел в себя.

Рэкс поначалу замялся, а потом скорбно произнес:

— Знаешь, Кыся, у нас в Германии не принято скрывать что-либо от близких... Думаю, что он уже умер.

— Где он?! — заорал я и впервые оглянулся вокруг себя.

Огромный участок автобана и прилегающей к нему обочины был оцеплен бело-красной пластмассовой лентой и освещен десятками автомобильных фар и какими-то специальными фонарями.

В воздухе стоял плотный кокаиновый запах.

У голландского рефрижератора была разбита вся задняя стенка так, что виднелись все потроха до передней стены фургона.

Наш «вольво» уже оттащили назад. Кабины практически не было. Крыша встала дыбом, обтекатель валялся на проезжей части. Передние колеса сместились куда-то под центр нашего тягача...

Я бросился к сплюснутой кабине, но Водилы там, слава Богу, не было!.. И тут между ни в чем не повинным голландским страдальцем и нашим грузовиком я увидел то, что еще совсем недавно было симпатичным микроавтобусом «тойота» с живым двадцатидевятилетним Человеком за рулем — неглупым и смелым, жестоким и страшным, с таким привычным и детским именем — Алик, который за свою короткую жизнь успел повоевать в Афганистане и Карабахе, вывезти свою маму в эмиграцию и продолжать здесь «свою собственную войну» — за свою и мамину сытую жизнь, продолжая убивать, убивать и убивать. Потому что ничему другому его не успели научить...

Когда я увидел, что от него осталось, — меня вырвало. Так это было страшно и отвратительно.

Запах бензина и крови, машинного масла и кала, обгоревшего человеческого мяса и кокаина вывернул меня наизнанку! Затяжной и мучительный приступ рвоты сотрясал мое тело, а в голове билась одна только мысль — Водила не может умереть! Водила жив... Рэкс явно что-то путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..

Две машины, вроде нашей «скорой помощи», только выше и больше, с распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни — не в белых халатах, как у нас, а в оранжевых комбинезонах со сверкающими серебряными полосами на рукавах — делали свою докторскую работу...

Откашливаясь и отхаркиваясь, я помчался к тем паренькам в оранжевых комбинезонах. И увидел своего Водилу...

Он неподвижно лежал на носилках с закрытыми глазами, был совершенно белого цвета, если не считать почерневших следов засохшей крови из простреленного уха и вспухшего, посиневшего лба.

На рот Водилы была наложена какая-то штука с трубками и проводами. Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборам. Один паренек следил за насосом и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по другой трубке в руку Водилы капала жидкость.

Третий парень в оранжевом комбинезоне слушал Водилино сердце, а четвертый разговаривал по телефону без шнура, но с маленькой антенной. И кому-то куда-то говорил:

— Давайте геликоптер! (Оказалось, что это вертолет, который я тысячи раз видел по телевизору.) Прострелена брюшная полость — возможно внутреннее кровотечение. Правда, пуля прошла по касательной... Под курткой был кусок толстого электрического кабеля. Да... Наверное, он изменил направление входа пули. Хуже другое — ушиб лобных долей головного мозга и... Скорее всего перелом верхнего грудного отдела позвоночника. Рефлексы отсутствуют... Кто-нибудь из вашего персонала знает русский язык? На всякий случай... Да? Отлично! Ждем ваш геликоптер!..

Я почти ни черта не понял из того, что говорил этот молоденький оранжевый доктор. Не потому, что он говорил по-немецки, — мне лично на это наплевать. Повторяю в который раз — у нас, у животных, языкового барьера не существует. Просто я ни хрена не смыслю в медицине на любом языке! Я знаю одно — раз болит, значит, нужно как можно терпеливее и тщательнее зализать это место.

  63