Особенно,... 
64 
А вот в том, что Водила ЖИВ, теперь для меня не было никаких сомнений. Несмотря на то что он выглядел мертвее мертвого!
Ну, во-первых, мертвому вертолет вызывать не стали бы. А «отсутствие рефлексов» — еще далеко не конец! Про рефлексы я знал от Шуры Плоткина. И про условные, и про безусловные. Я не очень хорошо помню, а чем там дело, но, к сожалению, точно знаю, что когда рефлексов нет — хуже быть не может. Хотя, повторяю, это еще совсем не конец!
А потом, я же сам СЛЫШУ, что Водила ЖИВ! Он только не в силах подать мне внятный сигнал. Еще бы! Вон как он лбом треснулся... Я же ЧУВСТВУЮ, как он даже что-то хочет сказать мне и не может выговорить, бедненький.
Я прошмыгнул под проводами и трубками и стал быстро зализывать большую синюю опухоль на лбу Водилы.
— Откуда кошка?! — вдруг заорал один из оранжевых, а второй схватил меня за загривок и отбросил в сторону. В этот же момент Рэкс кинулся на моего обидчика с таким рычанием, что если этот тип и обмочился от страху, то мы этого не видели только потому, что комбинезон был из плотной ткани.
Хорошо еще, что шеф Рэкса успел оттащить его в сторонку и, кивнув на лежащего Водилу, сказал:
— Это его кот. Он с ним ездил. Не отгоняйте его...
— Да вы с ума сошли!.. — возмутился оранжевый с телефоном без шнура.
В это мгновение я увидел, как у Водилы дрогнули пальцы на левой руке, и снова бросился зализывать ему лоб.
— Не отгоняйте кота. Пусть он пока будет с ним, — настойчиво повторил полицейский водитель Рэкса. — Этот русский должен остаться живым. Трупов у нас и без него хватает...
* * *
В вертолет меня брать не хотели. Пока отчаявшиеся уже было оранжевые доктора не заметили одного странного явления: как только меня оттаскивали от Водилы, сразу же у него начинало падать давление крови! Что бы они ни делали, как бы ни хлопотали — давление падает, и все тут! Вот-вот кончится мой Водила...
Но как только пальцы Водилы, казалось бы, безжизненные, касались моей спины, головы, уха, хвоста, лапы, — не важно чего, — так сразу же давление Водилы приходило в норму безо всяких врачебных и лекарственных усилий...
Старший из оранжевой врачебной группы во всеуслышание заявил, что если бы он не наблюдал этого феноменального явления собственными глазами, а только услышал от кого-нибудь, то посчитал бы подобный рассказ беззастенчивой ложью или бредом душевнобольного. Но так как времени на жизнь пациента (то есть моего Водилы) уже почти не осталось, он, как врач, не имеет права пренебрегать даже таким фантастическим явлением!
Раз прикосновение к коту стабилизирует давление и пока достаточно успешно удерживает пациента на этом свете, хотя по всем показателям ему уже полчаса как полагается быть совсем на другом, — пусть будет кот! Каким бы идиотизмом это ни казалось со стороны.
Это случайное наблюдение на ближайшее время решило мою судьбу. Думаю, что судьбу моего Водилы тоже.
Я был втиснут под носилочный ремень вплотную к Водиле так, чтобы пальцы его левой руки постоянно касались моего тела. Вместе с кучей проводов и трубок нас погрузили в вертолет, а там уже, внутри, подключили к каким-то новым аппаратам и новым проводам.
Кроме летчика, нас было еще шестеро в вертолете: два врача, Водила, я и два совершенно бесполезных человека — сотрудник криминальной полиции и медицинская сестра нейрохирургического отделения той больницы, куда мы летели. Ей было лет тридцать с хвостиком, и звали ее Таня Кох. Так, во всяком случае, она отрекомендовалась старшему наземной оранжевой группы, когда прилетела вместе с вертолетными врачами.
Наверное, на своем месте, в больнице; она была необходима и полезна. Но сюда она прилетела как человек, знающий русский язык, то есть чтобы переводить то, что авось да и скажет Водила, когда очнется...
Примерно для того же с нами в вертолет уселся и полицейский в штатском. На случай, чтобы, если Водила придет в себя, попытаться задать ему несколько вопросов и выслушать перевод этой Тани.
Но так как Водила и не собирался приходить в себя, мало того, он даже и жить не собирался, то и Таня, и полицейский были в вертолете абсолютно лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мне-то тем более...
Я лежал под левой рукой Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и чувствовал, как медленно, но неумолимо тает и без того небольшой запас отпущенного ему времени быть с нами.
Его явное угасание почему-то представлялось мне как тоненькая струйка чистой, прозрачной жидкости, вытекающей из трещины большого и тоже прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой живительной влаги, что сосуд вот-вот совсем опустеет и Водила навсегда уйдет в то самое НИКУДА, где так явственно и пугающе сейчас исчезает тоненькая струйка его жизни.
64 
