Особенно,... 
47 
— Слушаюсь, сэр, — с благодарностью отозвался Чарлз и с неожиданным проворством поспешил наверх, опасаясь, как бы Меррипен не передумал.
Уин взяла Меррипена под руку и сразу почувствовала, как сильно напряжены его мышцы. Она осознала, что он чем-то глубоко расстроен. Его беспокоило что-то куда более серьезное, чем ее костюм для занятий гимнастикой или перспектива прогуляться до Гайд-парка.
Они вышли из отеля. Меррипен шагал широко, а Уин быстро, так что шли они вровень. Уин старалась поддерживать легкий непринужденный тон:
— Какой сегодня чудный воздух — прохладный и освежающий.
— Он отравлен угольным дымом, — сказал Меррипен, обводя ее вокруг лужи с сосредоточенным выражением лица.
— Не знаю, как насчет воздуха, а от твоей одежды точно тянет дымом. И это не табачный дым. Где вы с Роханом были сегодня утром?
— В цыганском таборе.
— Зачем вы туда пошли? — поинтересовалась Уин. С Меррипеном надо было твердо гнуть свою линию, не обращая внимания на его недовольство, иначе от него ничего не добьешься.
— Рохан подумал, что там мы можем встретить кого-нибудь из моего племени.
— И вы встретили кого-то? — тихо спросила Уин, понимая, насколько деликатную тему они затронули.
Под ее ладонью тревожно сократились мышцы.
— Нет.
— Я знаю, что встретили. Я вижу, что с тобой творится.
Меррипен поднял глаза, увидел, как пристально она на него смотрит, и вздохнул.
— В моем племени была девушка по имени Шури.
Уин почувствовала укол ревности. Девушка, которую он знал, и при этом ни разу не упомянул. Возможно, она была ему дорога.
— Мы нашли ее сегодня в таборе, — продолжал Меррипен. — Она очень изменилась. Когда-то она была очень красивой, а сейчас выглядит намного старше своих лет.
— О, как печально, — сказала Уин, стараясь сделать так, чтобы голос ее звучал искренне.
— Ее муж, цыганский барон, был моим дядей. Он был… нехорошим человеком.
Едва ли ее могло удивить это признание, принимая во внимание то состояние, в котором находился Меррипен, когда Уин впервые его увидела. Израненный, всеми покинутый, он был так сильно похож на хищного зверя, что для всех было очевидно, что жил он как дикарь.
Уин переполняли сочувствие и нежность. Если бы только они были сейчас не на людной улице, а где-то в укромном уголке, где она могла бы его разговорить, заставить сказать ей все. Как ей хотелось обнять его — не как любовника, а как друга. Вне сомнений, многим показалось бы странным то, что она испытывала желание защитить и успокоить столь сильного и непрошибаемого на вид мужчину. Но в душе Меррипен был совсем не таким, каким казался. Кев умел чувствовать на редкость глубоко и тонко. Она это знала. Она знала также, что он бы ни за что не согласился признать за собой такую способность.
— Мистер Рохан рассказал Шури о своей татуировке? — спросила Уин. — Сказал, что она такая же, как у тебя?
— Да.
— И что сказала об этом Шури?
— Ничего. — Ответ прозвучал подозрительно быстро.
Два уличных торговца, один с пучками кресс-салата, другой с зонтиками, приблизились к ним в надежде немного заработать. Но один взгляд Меррипена заставил их попятиться, рискуя оказаться под колесами карет, телег и лошадей. Оба торговца вмиг перебежали на другою сторону улицы.
Уин молчала минуту-другую. Она держала Меррипена под руку, пока он вел ее по улице, словно неразумного ребенка, постоянно бормоча себе под: не ступай туда… иди сюда… осторожнее.
— Кев, — не выдержав, сказала она, — я не стеклянная, не разобьюсь.
— Я знаю.
— Тогда перестань обращаться со мной так, словно я могу рассыпаться от одного неверного шага.
Меррипен немного поворчал насчет того, что улицы недостаточно хороши для нее. Что мостовая слишком неровная. Что грязи слишком много.
Уин не смогла удержаться и рассмеялась.
— Кев, даже если бы улица была вымощена золотом и ее непрерывно мели ангелы, ты бы все равно считал, что она для меня слишком неровная и грязная. Ты должен избавиться от привычки постоянно меня опекать.
— Пока жив, я буду тебя защищать.
Уин замолчала, крепче сжав его руку. Он никогда не говорил ей, что любит ее, но слова были не нужны. Она чувствовала пульсирующее в нем желание, чувствовала его страсть, и сознание того, что Кев ее хочет, заставляло сердце Уин сладко замирать. Никто другой не имел такой власти над ее бедным сердцем.
47 
