Особенно,... 
69 
Ну, и так далее. Как говорят немцы – унд зо вайтер…
После того как ему перетянули кровоточащую руку, он уже окрепшим голосом пообещал всем стоящим вокруг, что при первой возможности он всех перережет, перестреляет, а все эмигрантские лавки сожжет и всех в рот выебет!
– Заткнись, болван, – спокойно сказала ему Рут. – Я очень жалею, что не могу пристрелить тебя. Но каждое слово, произнесенное тобой, будет использовано против тебя в суде.
С жутким воем с двух сторон Девяносто девятой подлетели две полицейские машины с мигающими хреновинами на крышах, лихо развернулись поперек улицы так, чтобы запереть наш "Плимут". Все, как в кино! Из машин стремительно выскочили четверо: трое – в форме, один – хиповый паренек в курточке и вельветовых брючках.
Увидев стоящего враскорячку Долговязого, а за его спиной Рут с пистолетом в руке, полицейские резко сбавили темп.
Один достал из своей машины аптечку и ловко перебинтовал Долговязого, а второй отстегнул его от нашего руля, завел Долговязому руки за спину и замкнул наручники уже на двух руках.
А третий – в вельветовых брючках – достал из-за спинки переднего водительского сиденья нож Долговязого и, аккуратно держа нож за лезвие, чтобы не прикасаться к рукоятке, положил его в прозрачный полиэтиленовый мешочек.
Он прижал к себе трясущегося Тимура, потом погладил меня, сидящего на теплом капоте "Плимута", и спросил у Рут:
– Все в порядке, сержант?
– Да, – ответила Рут и спрятала свой пистолет в наплечную кобуру под куртку. – Если не считать испачканной машины.
– О'кей, – улыбнулся ей хипарь в вельветках и сказал Долговязому: – Вот теперь, говнюк, ты у нас сядешь надолго.
Он указал на Тимура и Рут Истлейк и добавил:
– Этого мы тебе никогда не простим, сволочь.
* * *
Вечером у нас были гости…
О том, что они придут, я узнал из разговора Тимура и Рут. И тут же попросил их самым настойчивым образом – ни словом, ни взглядом не выдать, что все мы втроем состоим в Шелдрейсовском Телепатическом Контакте.
Объяснил я это очень просто и доходчиво, а уж на правду было похоже – не отличить! Я сказал, что любое, даже незначительное, вхождение в Контакт для меня чрезвычайно утомительно, и когда я разговариваю с двумя, близкими мне Людьми – это, в психическом отношении, проходит почти бесследно. Но когда мне приходится вступать в Контакт с Человеком мне незнакомым, напряжение мое возрастает во много раз и у меня может вполне "поехать крыша".
Последнего выражения Рут не поняла, и Тимур поспешил ей его объяснить, отыскав в русско-английском переводе еще кучу синонимов этому выражению, из которых Рут наконец уяснила, что я могу просто-напросто сбрендить.
Естественно, это было не так! Тут я малость слукавил. Тяжелым для меня мог оказаться только Контакт на очень большом расстоянии. Предположим, из одной страны – в другую…
А законтачить с мало-мальски мыслящим Человеком, находящимся со мной в одном и том же помещении, для меня было – раз плюнуть!
Но это была святая ложь. Честно говоря, я хотел ограничить возможность длительных посиделок с трепотней, так как отчетливо помнил, что сам вчера назначил окрестным Котам и Кошкам на сегодня ночной сходняк с собственным докладом о прошедших переговорах с Крысами и с отбором наиболее толковых предложений по переориентации и устройству нашей дальнейшей Кото-Кошачьей жизни. Ну и, само собой разумеется, жутко хотелось успеть еще разок оттрахать ту беленькую пушистую Потаскушку!..
* * *
Первым пришел бывший напарник покойного Фреда – квадратненький детектив Джек Пински, с которым я познакомился вчера в полицейском участке.
Он принес цветочки для Рут, тортик для меня и Тимура и бутылку виски для себя и всех остальных, кроме Тимура и меня.
Джек уже знал обо всем, что сегодня произошло на Девяносто девятой у Русского магазина, и тут же предложил мне пойти работать к ним в полицейский участок. У них две недели тому назад в метро Рузвельт-авеню и Джексон Хейтс застрелили одного парня, и его место пока свободно.
Я чуть было не ответил ему, но вовремя взял себя в лапы. Тем более что ничего остроумного для ответа в голову мне все равно не пришло. А так как Джек был, наверное, по природе своей не очень разговорчив, то молчать с ним было очень удобно.
Зато когда пришел второй гость – сосед Истлейков по лестничной площадке, старый русский, живущий в Нью-Йорке уже лет двадцать пять, – мистер Могилевский, которого все почему-то называли "БОРИС", с ударением на букву "О", тут я, признаться, даже вспотел!
69 
