148 
— А она их что, каждый день проверяет, что ли? — призадумалась Ника. — И потом… мы потихоньку возьмем. Ей не скажем, а то начнет орать — лучше бы деньги на учебу пошли! А какая учеба после операции? Все равно буду дома сидеть? Заметано! — Ника протянула своему любимому руку. Он звонко хлопнул по ее ладошке.
— Так тогда я буду в военкомате ходы искать!
— Ищи! А ты завтра меня на операцию проводишь? — уже о другом теперь спросила Ника. Как она ни храбрилась, а мысль о предстоящей операции, о наркозе пугала ее.
— А мать твоя не поедет? — спросил Сергей.
— Я ей еще не сказала. Чего зря пугать? Пусть спокойно работает! Она завтра как раз со смены придет, в это время спать будет. Врач говорит, что операцию сделает вечером, ночь я в клинике проведу, а утром он меня сам домой отвезет и потом будет приезжать перевязки делать.
— Чего это он к тебе такой добрый? Прямо Дед Мороз из сказки. И денег не берет… — насторожился парень.
— У богатых свои причуды! — ответила Ника. — Если б ты только знал, что в клинике внутри! Какая роскошь! Как в фильмах про донов Педро и богатеньких сеньорин. У него самого небось тоже денег куры не клюют. А мне он операцию хочет из интереса сделать. Он сам сказал, что такие ожоги, как у меня, раньше редко попадались, а теперь все чаще. Он сказал, что первым делом переформирует мне рот, чтобы губы нормально работали, чтобы я говорила не шепелявя. А уж вторым этапом пересадку кожи на шее сделает, чтобы рубцов не было. Я ему верю! Там, в больнице, у него есть стерва одна, так она не хотела меня на операцию брать, а он, видно, на своем настоял. Я его уважаю!
— А если у него не получится?
— Да ну, не получится! Стал бы он тогда браться! — Ника зажала руками уши и застучала по дивану длинными ногами. — Не говори перед операцией всякие глупости!
Парень понял оплошность, потянулся к ней, исцеловал ее слишком толстую и вывернутую наружу нижнюю губу, и через некоторое время мир и благоденствие были восстановлены.
— Ну, иди, иди! — наконец, оторвавшись от него, сказала Ника. — Мне надо выспаться хорошенько. Придешь за мной завтра к трем часам.
Когда дверь за парнем закрылась, она открыла бельевой шкаф и извлекла оттуда старую кожаную сумку, в которой лежал сверток с деньгами. Пересчитав деньги, она вздохнула, подумав: «Если часть денег взять на военкомат, будет незаметно! Квартиру-то все равно не вернешь! А второй этап операции будет еще не скоро, Сережка деньги отдаст, и мать ничего не заметит!»
Она на всякий случай перекрестилась, убрала сумку на место, разделась, забралась в материнскую постель и выключила свет.
Михаил Борисович Ризкин, нисколько не изменившийся за два года, восседал за своим двухтумбовым рабочим столом и рассеянно барабанил пальцами с крепкими длинными ногтями по монографии Головина. «Опухоли» — просто и грозно было выбито на ее обложке. Перед ним на столе также стоял расчехленный немецкий микроскоп, и огромная аневризма аорты, запаянная в банке, наполненной спиртом, красовалась чуть сбоку для устрашения посетителей и как постоянное напоминание о бренности бытия самому Михаилу Борисовичу. Но в данный отрезок времени патологоанатом Ризкин к философствованиям был не склонен. Он испытывал тревожное волнение сродни тому, что испытывает человек, садящийся за игорный стол со смехотворно маленькой суммой на руках. Большие старинные часы на стене прямо перед его столом громко отсчитывали секунды.
— Давно мы не видались с Валентиной Николаевной! Но видеться с ней перед операцией мне ни к чему! — сказал он сам себе, ни к кому не обращаясь, ибо обращаться в кабинете было совершенно не к кому. Кроме аневризмы в банке да любимой пальмы Валентины Николаевны, стоящей теперь в кадушке в углу, да его самого, в кабинете действительно никого не было. Эту пальму, всю заляпанную краской, строители во время ремонта вытащили в холл первого этажа, чтобы не мешала им работать, и уже отсюда, случайно наткнувшись на нее и пожалев растение, забрал ее к себе в кабинет Михаил Борисович, даже не подозревая, что это любимое дерево Тины.
Стрелка часов продолжала все так же равнодушно перескакивать с одного деления на другое, но Михаил Борисович не в силах был заняться ничем продуктивным от охватившего его раздражения и беспокойства. Чтобы отвлечься, вылил в кадушку с пальмой банку воды, подошел к овальному зеркалу, висящему на стене, и тщательно причесал пластмассовой расческой совершенно не требующий никакого ухода жесткий седоватый ежик волос на голове. Из зеркала на Михаила Борисовича внимательно смотрел едкими зелеными глазами в крапинку маленький человек с крючковатым носом и тонким насмешливым ртом.
148 
