122 
Сердце бешено колотилось, на лбу выступила испарина. За окном было темно, только свет проспекта освещал комнату – очевидно был или поздний вечер или уже ночь. Афанасьев вдруг подумал, что за все время своего пребывания дома он не только ни разу не покурил, но и даже не вспомнил о трубке. На трясущихся ногах он пошел к выключателю.
И тут зазвонил телефон. Он зазвонил пронзительной резкой трелью, от которой вмиг подкосились колени, а сердце ткнулось одиночным ударом в горло так, что перехватило дыхание. Как оказалось, нет ничего на свете страшнее, чем трезвонящий телефон.
«Ваша линия отключена за неуплату».
Включив свет, Афанасьев бочком, прижимаясь к стенке, подкрался к аппарату и уставился на него. Может, это галлюцинация на нервной почве?
– Алло, – сорвавшимся на писк голосом, ответил он.
В трубке молчали.
– Слушаю! – заорал Афанасьев, словно криком старясь заставить капитулировать свой страх.
– Ага, появился, – сказал на том конце голос, показавшийся ему смутно знакомым. – Объявился, паук! Ну-ну. Тебе придется все же подъехать к нам. Твоя жена и обе любовницы находятся здесь, правда, девчонки?! – послышался звук удара и визг. «Ублюдок!» – закричал голос Сычевой.
– Правда, – прошелестел в трубке голос жены.
– Если ты не приедешь, – продолжил голос, – мы пришлем тебе три гроба с твоими девчонками. И четвертый ящик пришлем – для тебя. Так что лучше спускайся вниз, кабриолет ждет тебя у подъезда и домчит куда надо. – Отвратительный хохот прервали гудки.
Глеб положил трубку, но не на рычаг, а рядом, чтобы слышать эти гудки, чтобы понимать неотвратимость происходящего и величие своего последующего поступка.
Он прошел в комнату, одел чистую белоснежную рубашку, новый костюм, повязал яркий галстук и опрыскал лицо одеколоном.
Теперь можно идти умирать. Нет, не умирать, а приносить себя в жертву. Уж этот-то поступок ему точно зачтется. Он отодвинул от двери шкаф и помахал рукой дремавшему на ковре кролику.
– Пока, – сказал он Арсену. – Если я не вернусь, о тебе позаботится добрая женщина по имени Таня.
«Я так и не успел покурить трубку», – тоскливо подумал он, закрывая дверь.
* * *
Михаил Гаврилович ел бутерброд с колбасой.
Колбаса была мягкая, ливерная, но жевать все равно было трудно, потому что зубов у Михаила Гавриловича было всего четыре: один впереди, один сбоку, один сзади, и один... воображаемый.
Кто о чем мечтает в пятьдесят с лишним лет, а Михаил Гаврилович мечтал о зубах. И если уж не о тридцати двух, так хотя бы об одном дополнительном. И чтобы зуб этот был крепкий, молодой и здоровый. Вот только куда пристроить этот зуб Михаил Гаврилович не знал, поэтому воображал его то клыком, то резцом, то коренным.
Зубы, как впрочем и остальное здоровье, Михаил Гаврилович потерял в Чернобыле. Он был тем, кого принято называть бездушным, чиновьичьим словом «ликвидатор». Никого из его друзей-ликвидаторов уже не было в живых, а Михаил Гаврилович все «коптил небо», как называл он свое существование.
Пенсия была маленькая, льготы символическими, детей у него не случилось – жена ушла сразу, как только появились первые признаки «ликвидаторских» недугов, – а жил Михаил Гаврилович тем, что «бомбил» на своем старом «Жигуленке». Работа эта денег приносила немного, но давала ощущение нужности и возможность вдоволь общаться с людьми. В общем, жизнь сложилась гораздо удачнее, чем у тех «ликвидаторов», которые уже лежали на кладбище, и только практически полное отсутствие зубов мешало в полной мере наслаждаться этой удачей. Вставные челюсти Михаил Гаврилович терпеть не мог, он мечтал о металлокерамике (есть такие технологии, когда зубы вживляют в челюсть на титановых штырях), но денег на такое удовольствие у него не хватало.
Сегодня день выдался очень удачным. Где-то ближе к обеду его тормознули две заполошные девушки, сунули в руки четыреста долларов и попросили следовать за вишневой «восьмеркой».
Четыреста долларов!!! За эти деньги можно... впрочем, ни черта на эти деньги не «можно», – зубы не вставить, разве что не отказывать себе в хорошей еде пару недель.
Следить за «восьмеркой» не составило никакого труда. Девицы на заднем сиденье нервничали, шептали, ерзали и привычный разговор о погоде и ценах на бензин не поддержали. Михаил Гаврилович сообразил, что они преследуют неверного мужа одной из них, и больше беседы не начинал. У женщин всегда так: нет потенции у мужика – плохо, есть – еще хуже.
122 
