Последние отзывы

  82  

На свой день рождения я пригласил обоих: человека, внешне превратившегося в развалину, и целителя всяческих ненормальностей. Как бледный отблеск собственной юности, стоял Фолькер перед великолепно сложенным Петером, который был выше его на полторы головы. Я надеялся посредством шампанского склонить этих антагонистов к приятному общению.

Психотерапевт, подаривший мне темно-красную розу, дружелюбно и очень предупредительно пытался втянуть моего старого друга в разговор о погоде, о рецептах приготовления овощей, о моей «прекрасной последней книге».

Я понял, что от меня в этой ситуации ничего не зависит. Фолькер, при галстуке (и с болями в кишечнике), упорно отказывался хоть как-то поддерживать беседу и помогать созданию праздничной атмосферы.

— Он же милый человек, изумительно красивый, ничего плохого тебе не сделал… — убеждал я своего старого друга в коридоре.

— У него нет затылка.

— Что-о?

— Голова без затылочной части.

Попадание было ужасным — в самую точку. Волшебная аура психолога, играющего в сквош, лопнула. После такого замечания отвести взгляд от его коротко подстриженных волос, от совершенно прямой линии, соединяющей темя с шеей, я уже не мог. Скошенный затылок, несмотря на все прочие достоинства, наводил на мысль об отсутствии художественных дарований, суженном поле восприятия, скудости комбинаторных способностей (важных для цивилизационного процесса) и вообще о фундаментальной ущербности, видимо, присущей этому человеку.

Фолькер, в физическом смысле развалина, одержал победу над Кавалером роз^[288] — и, как оказалось впоследствии, в оценках своих не ошибся. Его краткосрочный соперник (не хочу быть к нему несправедливым) проявил себя как удобный партнер, ищущий в жизни надежности, но сам слегка неуравновешенный; как хороший, лишенный личных амбиций социальный работник. Он расстался со мной очень скоро после описанной встречи с Фолькером, объяснив свое решение непонятной фразой: «Я безумец…» Что ж, надо уметь прощать, такое умение придает нам толику величия.

Фолькер, вместе с уважаемыми гражданами Гармиш-Партенкирхена, присутствовал на церемонии присвоения одной из школ этого курортного городка имени Эдгара Энде.

Там он купил себе напольные весы, чтобы время от времени праздновать маленькие триумфы: «Я прибавил пятьдесят грамм!» В мае я отвез его в клинику на озере Штарнберг,^[289] потому что его общее самочувствие все более ухудшалось. Когда мы с ним вошли в больничную палату на верхнем этаже, двое пациентов-пенсионеров с перебинтованными ногами смотрели по телевизору футбол. «Я этого не вынесу, я умру», — внятно посетовал Фолькер, но на соседей по палате его слова впечатления не произвели. К счастью, я вовремя сообразил бросить при медсестре такую фразу: «Ты ждешь звонков из государственной канцелярии, но ведь сюда тебе звонить не будут». В нашей Баварии, привычной к иерархическому подчинению, это возымело свое действие. Странному больному — может быть, собеседнику самого министра-президента— тут же предоставили, за дополнительную плату, отдельный бокс с видом на улицу. Здесь Фолькер скомпоновал — из фотографий, сделанных одним знакомым, и собственных текстов — единственную книгу, которая вышла при его жизни:

Инсценированное одиночество. Людвиг II.^[290]

Замки Линдерхоф, Херренкимзее, Нойшванштайн и охотничий домик Шахен… Художественно одаренный молодой человек, которого звали Людвигом Баварским и который по недоразумению вошел в историю как Сказочный король, обладал такой силой воли, что смог, используя все средства, известные в его время, претворить свои фантазии в жизнь.

Это стоило денег. Но вопреки тому, что утверждало мюнхенское правительство, король не отбирал деньги у подданных; наоборот, он создавал для них очень прибыльные рабочие места.

Фантазии этого правителя, единственного в своем роде, стимулировали развитие промышленности и способствовали появлению многих важных изобретений. Можно даже сказать, что, воплощая в жизнь мечты венценосного архитектора, пытавшегося реализовать их вопреки сопротивлению тогдашней элиты, баварская промышленность впервые вступила в пору расцвета. Так, создание гротов в Линдерхофе с их меняющимся синим и красным освещением знаменовало начало всеобщей электрификации и стало новым словом постановочного искусства. В контексте реализации с помощью новой техники таких грез, как, например, идея стола-самобранки^[291] (позволившая королю, что немаловажно, дистанцироваться от придворных), следует понимать и желание верховного архитектора когда-нибудь подняться в воздух над построенными им зданиями, чтобы увидеть их сверху, как живописное полотно. То, что король мечтал о воздушной повозке, влекомой павлинами, можно счесть изящной метафорой. Но что такое желание было использовано как предлог для объявления короля недееспособным — чудовищная нелепость. Всего через несколько лет после его смерти над Нойшванштайном в самом деле пролетел летательный аппарат.

  82