37 
— Мама, дальше тебе нельзя, стой тут, — сказал бабушке дядя, когда они вышли за ворота.
— За воротами сразу кладбище начинается, — бабушка закатывала глаза, а соседки хлопали ее по рукам. — Дочку проводить не могу. За что мне это? Зачем мы рядом с кладбищем живем? Говорила, давай в другом месте дом построим. Сколько раз говорила — как об стену горохом все было… Убили меня! Убили!
Женщины вели ее в дом. Бабушка останавливалась и повисала на их руках. Ее положили на подушки и брызгали в лицо водой. Пока они все галдели, я побежала к маме. В коридоре матрас был пустой. Я побежала в комнату к бабушке.
— Мама! — позвала я.
Кровать тоже была пустой. На полу стояли железные тазы с водой, лежали мокрые простыни и зеленый отрез.
Где мама, спрашивала я себя.
Я посмотрела в окно — может быть, мама уже поправилась и вышла во двор? Из окна было видно кладбище. Вдалеке я видела мужчин, которые стояли возле открытой ямы между памятниками, выставив перед собой ладони. Там были дедушка, дядя, муж Салихи, старики и другие наши соседи.
Я забегала во все комнаты, и даже в дядину, и звала маму. Я ее не нашла. Спустилась вниз.
— Где мама?!
Бабушка вскочила, подлетела ко мне. Я думала, она меня будет бить, но она накрыла меня своей юбкой и прижала к себе. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами.
— Все, что у меня осталось, — кричала она. — Аллах! Все, что у меня осталось!
— Пусти меня, я хочу к маме!
— Умерла твоя мама…
— Сама ты умерла! Я не люблю тебя! Пусти меня! Я видела, мама не умерла, ее глаза не ушли вверх! Она смотрела на меня, я видела!
Бабушка меня не отпускала и качала, как маленькую. От нее пахло табаком. Я плакала, моим рукам было больно.
— Плачь, плачь, — говорила она. — Сегодня можно.
— Так она замуж второй раз не хотела, — причитала Салиха и вытирала слезы. — Не надо было ее заставлять.
— Не надо было-о-о, — выла бабушка, а соседки выли вместе с ней.
— Как она дочку оставлять не хотела-а-а, — выла Салиха.
— Не хотела-а-а, — выли другие за ней.
— Аллах, прими мою дочь, — говорила бабушка. — Она всегда только о других думала. Себе — никогда ничего. Маленькая еще была, я говорю ей, дочка, давай молись, проси, чтобы Аллах тебе достойного мужа послал. Слышу, она говорит: Аллах, дай здоровье моим родителям и брату, и если у тебя после этого время останется, на меня тоже посмотри. Такая она была — все для других, себе ничего.
— Вай, какая она добрая была.
— Болит что-то, никогда не пожалуется, терпит…
— Вчера только живая была-а-а.
— А сегодня ее нету-у-у.
— Аллах, прими мою дочку. В рай ее возьми. Пусть ее грехи моими грехами будут. Очисти ее, пусть на ней ни одного греха не будет. Если у нее грехи есть, на меня их запиши. Пусть я в ад пойду, ее в рай возьми-и-и, Айшу мою.
— Иншалла…
В комнату с улицы вошла бабушкина сестра. Ее голова была туго замотана платком.
— Давай, хватит плакать, — сказала она бабушке. — Сейчас мужчины вернутся, надо их накормить.
Бабушка сразу поднялась, вытерла лицо, взяла поднос и вышла во двор.
Свадьба перешла в похороны. Теперь к нам ходили не поздравлять, а соболезновать. Мужчины сидели на скамейках в нашем дворе. Старики приходили утром и сидели до самого вечера, положив руки на свои посохи и опустив головы в папахах. Они были очень серьезными. Мужчины приходили и уходили, на их месте появлялись другие. Один раз зашел даже генерал Казибеков, пожал дедушке руку, посидел на скамейке, поел и ушел. Женщины постоянно носили подносы. Гостей было так много, что на всех не хватало подушек. Эти три дня в доме постоянно готовили, мыли посуду, приносили и уносили. Все ходили в черных платках.
Приезжали Курбановы. Они уехали вместе со своим чемоданом, который принесли маме. Салиха даже не захотела с этими Курбатовыми рядом сидеть, ушла домой. Как будто это они были виноваты в том, что мама умерла. Все думали, мама умерла, чтобы не выходить замуж. Они не знали, что ее забрал тот человек, на могиле которого я сидела. Только я виновата в том, что мама умерла.
Прошло три дня, и постепенно люди перестали к нам приходить. Со двора убрали скамейки. Уехала бабушкина сестра. Мы стали жить как раньше, только с дядей и с Надирой. Но без мамы. Сначала Надира обнимала и целовала меня, потом перестала обращать внимание — столько дел по дому у нее было: постирать, приготовить, убрать. Один только день она побыла в белом платье, а после повесила его в шкаф под целлофан.
37 
