Особенно,... 
50 
Крыса сидела в траве, у края дорожки, горбиком средь высыхающих стеблей. Над ней базарили, пересаживались вороны. Я догадался: у нее нет лапы. Та, что вырвалась. Как мне не хотелось возиться с бактокумарином! Вышла умереть — тяжело опускала, как забулдыжный мужик, морду на грудь, трогала землю под носом левой, поочередно — правой лапой. До первой собаки. Или толпа сбежится на детский крик. Но разве можно за нее судить, где лучше сдохнуть.
— Ты, — поручил я Вите, — постой здесь. Не смотри, не мешай ей…
Он рыскал взглядом.
— Никого не подпускай.
Витя пообещал:
— Я эту падалищу! — Подхватил метлу у севшей отдохнуть бабы. И побежал. Крыса только в упор увидела что-то слепнущими от пекущей нутро боли глазами и попятилась на три плетущихся движения, и запуталась в траве. Но после первого удара по хребту шипнула и, пошатнувшись, все же встала на задние лапы грязной ведьмой, и прежде чем он еще ударил, повела перед собой лапками, словно пытаясь отбить, — я отвернулся. И зажмурился! — последний давящийся визг: наступили, и лопнуло! Громко получилось. Вороны собирались внизу в хоровод, вразвалку сходясь к середине.
Я мог ошибиться. И она могла просидеть час. Укусить ребенка. Если бы он ударил. Как, интересно, мой капкан? Спрошу себе бушлат. Кошки кричат как-то не так. Голос непредназначенный. Хороший мальчик. Щадливая, тварь.
Ларионов выкрикнул в спину:
— Но вы-то…
Однако заняли мою лавку — старец соскребал палкой грязь с кожаных туфель, нос его имел нерусскую горбину, а лик красно-синюшную масть, оттененную сивыми усами, сивыми космами, не сдерживавшими вылупившуюся лысину. Он вздрагивал — по лавочной спинке бацал мячом пацан. Дед качнулся:
— Ка-кой дэнь…
— Я все понял. Завтра.
Он ушаркал, разругав пацана:
— Хватыт бит! Ка-кой чаловэк сел — отдых нада. Ты не знаэшь кто? Э, да тибя пора убиват!
Мальчик обошел лавку, чеканя мяч на ноге, наподдал и — бухнул мне в морду! Бросило назад, прозвенело во лбу, и темная смятка мигнула в глазницах.
Я подхватил мяч. Разглядел его твердые кубышки, пересилив острейшее желание догнать и дать пинка.
— На.
Мальчик поймал, просиял:
— Передали: за кафе платишь завтра.
Я обедал в банке, загадывая — возьму ее после обеда? Были сторонние бабы-под столом она коленями зажимала мне руку.
— Как нас кормят… Яйцо — тухлое. В котлеты столько дряни могут насовать. А ведь не черепки — деньги плотим. — Вдруг расставила колени, нагнулась грудью к столу, красила губы до жирного, сверяясь с быстро запотевающей пудреницей, отвечая соседкам.
— Ал, свекровь твоя переехала?
— Там балкона нет. С балконом жить легче. Трусы можно сушить.
Она спровадила всех и отталкивала меня: — Какой-то ты распутный. Тебе спортом надо заниматься. — Увертывалась, избегая моих рук, попадаясь, запыхавшись и швыркая носом, отворачивала лицо, случайно попадая на губы губами. — Ты крысу поймал? Вот и иди, лови. Мы с тобой в танке не горели. — И показала язык.
Капкан она забросала землей — милая моя.
Не хочешь. Ты поняла, что начали. Меня обижает грубость. У меня нет времени — поэтому сокращаю пути. Отбила откровенное движение, но в десятую ночь ты взяла бы именно хлебную корку. Только после положенных промедлений и приседаний.
Я принес пятнадцать капканов — смерть сгущается до смешного. В молодости с одной знакомился. Нежная — поэтому познакомились. Я встретил на трамвайной остановке подчиненного дезинфектора с пакетом. Только я знал, что он везет.
Дезинфектор рассказал: нашел самочку у спущенного капкана, без царапины, но — мертвая. Видно, задела капкан, он вдарил! — умерла от страха, разрыв сердца. Дурак лепетал, я уже осматривался кругом, поняв — это обморок. А девушка уже сидела на пакете. Я шевельнуться не успел — спрыгнула и, извиваясь меж ног, юркнула в переулок.
Я ее отыскал. Она тоже не хотела, долго возились, нельзя описать, когда и ночью ты с ней, оставаясь один, когда вдалеке проходит осень, тоже осень. Как и многих, ее подкосило одиночество. Тяжело вдвоем: смерть и ты. Она очень мужественно терпела, все понимала. Всегда меня видела. Совсем не верила. Вот тогда я пустил к ней друга. Подавленного, неспособного загрызть раба, но — живой, тепло рядом, мог чесать спину — готовый друг, я приготовил его прежде. Я приучил его есть кашу. Нужную мне кашу. Он всегда смело к такой каше подходил. И она за ним — подошла. Когда подыхала, подползла и укусила его в хвост.
50 
