Лёгкий, ненавязчивый романчик 
85 
Суд безбожников хихикал, что история Митяя задержала канонизацию Сергия и Алексия, – не знаю и знать не хочу. Новый духовник князя, Сергиев племянник Федор, и сам Сергий уговорили Дмитрия пригласить все-таки Киприана – и он пригласил, вся эта история имела еще продолжение на доброе десятилетие. Русь уберегла Сергия, он вышел правым и невредимым. Сергий угадал верный путь. Обо всем остальном – помолчим.
Святость не в жизни замечательных людей – в том, что мы, неловко улыбаясь, называем «чудом». Почти ничего не знаем об Андрее Рублеве – и почти всё, есть иконы. После Сергия осталась лишь Россия – тоже почти всё. Нашему невежеству с Сергием повезло, кроме непостижимого для нас сохранилось еще и житие. Епифаний (прозвище – Премудрый), дьякон при Сергии, повидавший и Царьград, и Восток, по смерти святого (а может – раньше?) записывал для памяти, что знал. Про детство святого расспросил у старцев, послушал рассказы Стефана – старшего брата и человека, что много лет Сергию служил; записи лежали в беспорядке. Епифаний ждал четверть века, надеясь, что сыщется кто-то достойней, – сам писать житие осмелился только перед смертью, в году так 1418-м. Еще лет через тридцать Пахомий Серб выправил житие: сократил, переписал, добавил чудес у обретенных мощей – житие стало любимейшим чтением Руси.
Житие расцвело на переломе писательских привычек: от сухости пересказа «жил-был» – к проповеди, блеску учености, плетению словес, и Епифаний вворачивал: «зверь, рекомый аркуда» – про медведя. Отец послал Сергия искать лошадей, а Епифаний – «на взыскание клюсяти». Решето не гнилого хлеба, а «гнилых посмагов». И Сергий в бесконечном, изукрашенном предложении представал светилом, цветком, звездой, лучом, лилией, кадилом, яблоком, шиповником, золотом, серебром, камнем, жемчугом, сапфиром, пальмой, кипарисом, кедром, маслиной, ароматом, миррой, садом, виноградником, гроздью, огородом, вертоградом, источником, сосудом, алавастром (сосуд такой), городом, стеной, крепостью, сыном, основанием, столбом, венцом, кораблем, ангелом, человеком – итого: тридцать семь наименований.
Предлагаю очень верить житию: к Писанию тогда не липла всякая шваль, в Писании сплетались Божьи молнии, и шепот земли, и слово – взвешенное, наполненное правдивостью, не подрасчетной корыстным нашим мозгам. И оттого так трогательно смирен воздух жития; не сыщешь райских обещаний за гробом, лишь печальные слова – о книгах жизни и книгах смерти. Оттого так обделен мелочный патриотизм: нас удивляет – Сергий живет, совсем не поминая Орды, и никто из переписчиков в победных веках не посмел «довести» житие в этом смысле! Смиренность святого воздуха – мимо нас, она не помышляет о доказательствах. Вот чудо: Сергий видит на небе птиц, блистающий свет, и голос обещает ему: «Так умножится стадо учеников твоих», Сергий скорей кличет Симона – посмотри! Но тот захватил лишь остатки света… И мы бессильны пошлым своим рассудком одолеть, что стоило Епифанию, точно знавшему: житие пишет только он и совершенно все, что выведет сейчас вот эта его рука, это и будет правдой во веки веков, – что стоило этой руке чуть дрогнуть – из благого умысла! – и подправить: и Симон узрел.
Мир жития печален – не знает своей судьбы. Тот же голос добавил Сергию с небес: ученики не пропадут, «если они захотят по стопам твоим идти», – нет обещаний. Умирающий Сергий видит: «Обитель моя эта весьма разрастется, – и опять: – Если… мою заповедь будут хранить». Богородица является Сергию – едва ли не первому из русских святых! – Богородица, чья икона способна приносить урожай, укрощать засуху, устрашать вражеские полчища: как же тогда всесильна она лично! А что она говорит? Обитель твоя будет иметь все в достатке, я не покину ее – сейчас и по смерти твоей, – как удержался Епифаний и не написал: ВСЕГДА?!
Есть еще спасительная, плачущая за нас строка в житии: «Благословен Господь, который не даст нам сверх сил искушений!» – это Сергия наставляют так словами апостола Павла – что ж тогда нам? Может, вся мерзость моя лишь от непосильности искушения – сверх сил?
Английский автор Уэллс спросил в Кремле Ленина – моего святого: сколько вы продержитесь? Ленин улыбнулся светло. Как ребенок. «Мне кажется: мы навсегда».
У Епифания бывают неточные слова, «от себя», для кажущейся его времени «пользы» – они приметны, как чужая рука. Землепашец пришел в монастырь посмотреть на святого. Монахи сказали: он в огороде, и подвели к дырке в заборе: хочешь – гляди. Мужик глянул: Сергий мотыжил грядку. Мужик разобиделся: столько слыхал про чудотворца, все дела бросил, а вы мне смеха ради тычете на убогого, «сироту», в латаной рясе. Сию веселую байку, гулявшую по монастырю, Епифаний напитывает нахмуренной, напыщенной силой. Монахи (смиренная братия) предлагают святому вытолкать мужика взашей (если б Сергий не вступился, так бы и сделали), да это ладно, вы послушайте, к а к они подходят к святому по такому пустяку: «Не смеем и боимся сказать тебе» – это про смешного-то темного мужика, как про грабеж монастырской ризницы! И кому? Игумену, который таскает им воду, колет дрова, как купленный раб, и только что утирал пот со лба на огороде, а братия чесала языками с мужиком у дыры в заборе, доказывая: это и есть наш чудотворец! Епифанию мнилось: так прилично.
85 
