Мюллер остановился так резко, что фон дем Бах чуть не налетел на него и, чтобы удержать равновесие, нелепо взмахнул руками.
– Целевски42, вы что, идиот? — тихо спросил бригадефюрер, а Небе заметил, как от ярости трепещут его ноздри. — Вот уже трое суток мы используем каждого сотрудника, дабы поймать убийц рейхсфюрера, а вы держите полтысячи человек, чтобы расстрелять каких-то там евреев? Которые, если мне не изменяет память, уже собраны в гетто и никуда не денутся!
Группенфюрер, поменявший в тридцать девятом свою фамилию с «Бах-Целевски» на «фон дем Бах» только потому, что, по его мнению, она звучала чересчур по-польски, и не выносивший, когда его так называли, побагровел. Однако Мюллер не дал ему даже рта раскрыть:
– Немедленно передать всех этих людей в распоряжение специальной группы!
– Но мне подчиняются все силы СС на… — начал возражать фон дем Бах.
– А я руковожу следственной группой по расследованию опаснейшего преступления против Рейха и назначен на этот пост фюрером с пожеланием найти убийц в наикратчайшие сроки! — отрезал Мюллер и, не обращая внимания на застывшего с открытым ртом группенфюрера, зашагал дальше.
– Генрих, а не опасаешься, что он пакости начнет строить… — вполголоса спросил Небе.
– Нет, — коротко ответил Мюллер, но через пару шагов пояснил: — Он — «мясник» и понимает это. Расстреливать жидов и вешать поляков он может, а вот искать в этих лесах профессионалов — нет. Может быть, потом попробует свинью мне подложить. Да и то, признаться, будет это не свинья, а так, поросеночек — на большее, поверь, фантазии у него не хватит. Но и это — совершенно точно — не сейчас…
Руководитель Пятого департамента Имперского Управления безопасности с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.
* * *
В комнате для допросов царила спокойная, можно даже сказать, благостная, насколько такое определение вообще можно применить к подобному месту, атмосфера. Никаких «мер устрашения», никакого давления. Сидевший на привинченном к полу металлическом табурете мордатый здоровяк в заношенной и изорванной советской форме подробно отвечал на все вопросы, задаваемые ему Освальдом через переводчика. Стенографист, сидевший за столом в углу, старательно фиксировал все, что говорилось в комнате.
«Интересно, кому можно верить, московскому радио или рейхсминистерству пропаганды? — После получения сногсшибательных сведений и доклада о них «наверх», Бойке объявил перерыв и сейчас задумчиво просматривал стенограмму допроса. — Красные заявляют, что каждый советский человек готов жизнь отдать за свою страну, геббельсовские пропагандисты — наоборот, что русские только спят и видят, как бы скинуть ненавистных комиссаров. А этот, — Освальд заглянул в начало протокола, — Сергей Самчук из Курска, находится точно посередине. И против нас воевал, а сейчас рассказывает все без утайки, по крайней мере, я того, что он врет, не замечаю, несмотря на весь опыт… А то, что, может, именно из-за его показаний мы поймаем этих загадочных диверсантов, его нисколько не смущает. Опять же, доносить он не сам пришел и, если бы его не обнаружила одна из поисковых групп, так и молчал бы».
От раздумий унтерштурмфюрера отвлекла противно скрипнувшая дверь, и вообще, все здание, на взгляд Бойке, требовало серьезного ремонта, но что делать, если другого пока не подобрали?
«Ого, оба-двое пожаловали!» — Освальд вскочил, вытягиваясь по стойке «смирно».
– Сидите, — махнул рукой Мюллер и, подойдя к допрашиваемому, принялся пристально разглядывать ярко освещенное светом сразу двух настольных ламп с полированными рефлекторами лицо.
– Кто такой? — Освальд открыл было рот, но бригадефюрер недовольно поморщился: — Пусть сам отвечает!
Переводчик, пожилой зондерфюрер «G»43 из остзейских немцев, старательно перевел вопрос.
– Красноармеец Самчук, господин генерал! — «Хм, а ранг Мюллера он точно определил! Значит, соображает быстро», — подумал Бойке, услышав перевод ответа.
– Где служил?
– Девяносто четвертое управление военно-строительных работ в Слуцке. Плотник.
– Коммунист?
– Нет.
Шеф гестапо резко отвернулся от русского и, подойдя к столу Бойке, сел на край.
– Расскажи про то, как бежал из лагеря! — Мюллер скрестил руки на груди и снова принялся внимательно вглядываться в лицо пленного.