очень нудно 
100 
— Залезь, нож вырви.
Михальчук стал карабкаться по гладкому, лишенному ветвей стволу. Это напоминало дурацкий аттракцион на Масленицу, когда мужчины за бутылкой водки лезут по отполированному столбу, пытаясь добраться до заветного приза. Михальчуку этот трюк не давался.
Подошел Овсейчик и принялся подталкивать его, сперва плечом, затем вытянутыми руками. Михальчук добрался до ножа и принялся его расшатывать.
— Глубоко вогнал, сволочь! Висеть на нем можно! Наконец лезвие вышло из живой древесины.
— Бросай нож! — сдавленным голосом приказал Овсейчик.
Михальчук швырнул нож на дорогу. Овсейчик отскочил, и Михальчук, соскользнув по дереву, так и остался сидеть на земле, обхватив дерево ногами.
— Вставай, дурак, уже приехал.
— Задницу из‑за тебя отбил.
— Вставай! Главное, чтобы «передница» целая была, или ты ее по дереву размазал?
Защелкнув лезвие ножа, Овсейчик спрятал его в карман куртки и, закатив в кусты мотоцикл, даже не прикрыв его ветками, прихрамывая двинулся по дороге. За ним потащился Михальчук.
До Волчьей Ямы оставалось семь километров. Надежды на какой‑нибудь попутный транспорт — никакой. На этой дороге можно было просидеть неделю и никого не увидеть. Но иногда на ней же можно было за ночь поймать трех–четырех контрабандистов с рюкзаками, набитыми сахаром, маслом или водкой.
Хоть Дорогин и разобрался с таможенниками, но деда Михася это нисколько не обрадовало. Он понимал, Сергей — человек приезжий, побудет тут несколько дней и исчезнет. А таможенники затаят злобу и сорвут ее именно на нем, ведь дед был свидетелем их унижения. Ссориться же с ними понапрасну дед Михась не хотел. Его жизненное кредо: «Лишь бы не было войны, а все остальное пережить можно.» Вот теперь, почувствовал он, война и начнется.
Он хитро, исподлобья посмотрел на Дорогина и, чтобы польстить новому знакомому, сказал:
— Лихо ты с ними разделался!
— С большим удовольствием я бы спокойно ехал по дороге, — отвечал Муму. —- Они сами полезли в драку и… нарвались.
— Я понимаю, — говорил старик, — но что‑то ты больно хорошо дерешься.
— Жизнь научила.
— Нет, — покачал скрюченным пальцем дед Михась, — жизнь этому не учит. Жизнь учит ложкой хорошо орудовать, топором или рюмку из пальцев не выпускать, а такому учат в определенных местах. — Дорогин не сразу понял, куда клонит его новый знакомый. — Признайся, — дед Михась подался вперед. Если бы Дорогин соврал, что является сотрудником прокуратуры или спецслужб, старик бы сразу успокоился. Но то, что Сергей стал запираться, лишь укрепляло старика в мысли, что дело нечисто. — Признайся, — настаивал он, — ведь ты, наверное, офицер?
— В армии служил, но выше сержанта не поднимался.
У старика глаза прямо‑таки молили: «Ну скажи, чего тебе стоит? Ведь ты же не простой человек, раз таможенников не боишься? Значит, есть кому за тебя вступиться? Ты не один, за тобой начальники с большими погонами, если что, из твоей Москвы в Минск перезвонят, генералы между собой договорятся. Тут же вертолет за тобой пришлют.»
— Нет, никакой я не офицер, — усмехаясь, говорил Муму.
— Что, генерал? — допытывался старик.
— Да, генерал, — рассмеялся Дорогин, прибавляя скорость.
Вскоре машина очутилась у хутора, принадлежавшего деду Михасю. Старуха уже стояла на крыльце. Она ожидала, что хозяин притащится пьяный. Старик, как бы ни напивался, всегда шел домой, несмотря на позднее время и на то, что плохо соображал. Компас и автопилот были вмонтированы в него, наверное, еще с рождения.
Появление новенькой «Нивы» привело женщину в замешательство. Машина медленно переехала речушку по хлипкому мосту и остановилась прямо во дворе. Старуха подозрительно косилась на Дорогина, но когда поняла, что тот абсолютно трезв, тут же хотела наброситься на старика. Но Муму держался теперь как настоящий генерал, и присутствие постороннего остановило ее.
— С кем это ты приехал? — несколько воинственно допытывалась жена у мужа.
Дед приложил палец к губам, подмигнул старухе и сказал:
— Генерал.
— Какой еще генерал?
— Внутренних войск, — и старик воспользовался торжественностью момента, вызвавшим у бдительной женщины полное замешательство.
Он вытащил из машины ящик, в котором все еще позвякивали тринадцать бутылок водки и, торжественно держа перед собой, как икону, понес в дом.
100 
