Последние отзывы

  8  

— Заткнись, Франс!

— Ну да, я понимаю, что тебе неприятно слышать, когда я упоминаю об этом. Но прости, ты, по-моему, действуешь поспешно и непродуманно.

Он отложил бритву, сполоснул лицо водой и потянулся за полотенцем, при этом уронив бритву на пол. На этот раз он тоже выругался, но уже про себя.

Хэмиш тут же вмешался, как всегда активизировавшись, когда Ратлидж давал волю гневу: «Ты совершаешь безумие, а думаешь, что подвиг».

Ратлидж отозвался вслух:

— Я сойду с ума окончательно, слоняясь изо дня в день по этим комнатам.

Это могло послужить ответом обоим.

Франс поняла брата по-своему.

— Но ты можешь посидеть в саду, ведь погода уже позволяет, или пройтись, что тебе мешает?

Она привезла его из госпиталя и наняла сиделку на первое время, а потом взяла на себя обязанности одевать, раздевать его и терпеливо выносить все его замечания и брань. Приходилось терпеть — с раненым тигром всегда трудно. Она навсегда запомнила, как испугалась, когда приехала за братом и увидела его в первый раз. Ее охватил страх, что она не довезет его живым до дома, так он был плох. Она только начала привыкать, что война закончилась, он остался жив. После четырех лет кровопролитной бойни. Она думала, что, хотя работа в полиции несет определенный риск, полицейских все-таки не убивают. Не должны убивать.

Она старалась быть терпеливой, сдерживалась, прощала.

Ратлидж понимал невысказанную тревогу сестры и ее усилия удержать его как можно дольше у себя дома и не хотел ее обижать заявлением, что ему будет лучше в своей квартире, где он может ругаться сколько угодно, расхаживать по ночам или просто сидеть с закрытыми глазами и пережидать приступ. Ему пора начинать самому о себе заботиться.

Он поднял бритву и ухмыльнулся:

— Франс, ты самая выдержанная женщина из всех, кого я знал, тебе нет равных, ты умеешь справиться с трудной ситуацией. Но поверь, сейчас мне уже хочется побыть без свидетелей собственной слабости.

Сестра улыбнулась:

— Отец был такой же. Когда он болел, ему хотелось заползти куда-то в нору и там отсидеться, подальше от всех, пока не станет легче. Маму это доводило до отчаяния. — Ее улыбка угасла. — Но вернуться на службу, разумно ли это сейчас?

Ратлидж посмотрел на нее. Франс мало знала о том, что ему пришлось пережить на войне. Кое-что он рассказывал, но далеко не все. Она знала, что его контузило взрывом снаряда. Вот только понятия не имела о его душевных страданиях, о том, что он принес с собой с Западного фронта живой голос мертвого человека — капрала Хэмиша Маклауда. Не знала, что это такое — дать приказ расстрелять человека или послать измученных людей снова в атаку на верную смерть. Не видела все эти полуразложившиеся трупы, не знала, каково это — видеть, как раненый друг умирает на твоих глазах, крича от боли. Ничто не смоет память об этом. Она заперта в его мозгу, как в бутылке, вся эта кровь, жестокость и смерть. Не знала Франс и о его ночных кошмарах, которые днем мозг пытается запрятать подальше, чтобы держать демонов, завладевших памятью, взаперти, иначе, освободившись, они убили бы его.

На вопросы друзей: «Ну, расскажи, как там было, на войне?» — он подыскивал истории, для каждого свою, в зависимости от того, кто спрашивал. Иногда отшучивался, внося юмор в рассказы о непролазной мокрой грязи окопов, вроде того, как надо было исхитриться побриться в таких условиях, чтобы маска от противогаза прилегала плотно к лицу. Рассказывал он и о подвигах, свидетелем которых становился, или о самоотверженности медсестер. А еще о фронтовой дружбе. О братстве людей, которых сближала война, несмотря на различное происхождение и убеждения, и которые не имели и не могли иметь ничего общего в мирной жизни. Но полной правды — никогда и никому, только частично и выборочно. Ему казалось, так будет лучше для всех.

«Ты сам себе придумал свои страдания, это не раны войны», — напомнил ему Хэмиш.

Вынужденное заключение дома после служебного ранения оживило эти воспоминания, они воскресли и сделали его уязвимым. Всплыло в памяти все, что он пытался поглубже запрятать, воспоминания выползали, несмотря на его сопротивление, и снова толкали в пучину отчаяния, безнадежности, с которыми он так долго боролся. Отстраненный от работы, которая позволяла забыть о прошлом, когда он валился с ног от усталости и мог спать без сновидений, Ратлидж снова оказался беспомощным перед воспоминаниями. Служба требовала постоянной сосредоточенности, усмиряла Хэмиша, загоняла его голос в глубину мозга и удерживала там какое-то время, так что Ратлидж даже мог немного побыть в мире и согласии с собой.

  8