Особенно,... 
66 
Довид не ответил.
Я обратил внимание, что он не держит на коленях свой еврейский молитвенник и вблизи поля зрения нет подобных книжек.
Спрашиваю Довида:
— Как самочувствие Зуселя?
— Самочувствие есть. Трохи заговорил. Ерунду всякую. Но голос подает.
Довид особой радости от поправки Зуселя не проявил, видно, внутри думал что-то особенное, не принимал мою речь вполне. А мне надо, чтоб принимал.
Говорю:
— Ладно, Довид. Пока тут Сима с Сунькой заправляет, пошли на кладбище. Поклонюсь Малке. Рабочая была женщина. Темная, а рабочая. Не ладили мы с ней. А поклониться надо. Так? Довид, слышишь меня? Надо?
Довид кивнул.
Природа цвела.
Я поинтересовался насчет денежных средств. Хватает ли.
Довид не пожаловался. Не голодные — и хорошо.
В свою очередь спросил про Ёську. Я заверил, что с ним все сильно хорошо. Мальчик целиком здоровый, развивается правильно, в настоящее время находится с Любочкой на отдыхе.
Довид остановился, уперся глазами в землю, сказал:
— Не отдашь назад?
— Не отдам.
— Окончательно?
— Окончательно.
Довид без перехода сказал дальше:
— Тебя Малка за гроши мучала. Зусель сказал, где гроши закопал. Надо пойти — откопать. Тебе отдам. Ты государственный человек, употребишь по закону.
— Что за гроши? Откуда у Зуселя?
Довид отмахнулся.
На кладбище у могилы Малки стоял Зусель. В красной железнодорожной фуражке, правда, с отковыренной кокардой, но в остальном непоношенная. Занимался своим обычным делом — молился. С-под фуражки набекрень чернела ермолка.
Я толкнул в бок Довида:
— Ну, Зусель фраер! А я думал, старый картуз только с головой у него снимется!
Довид показал на Малкино постоянное место упокоения:
— Она купила. У нее кофта оставалась, еще с до войны, поменяла. Зусель, как его Евка с Чернигова приволокла, хватался за пустую голову и сильно кричал, чтоб закрыли. Малка и принесла ему. Сильно он полюбил. Первые слова его, когда опять заговорил: «Меня Малка закрыла».
Довид присел на скамеечку. Закачался, как Зусель, повторял за ним слова.
Ну что, Зусель на меня ноль внимания. Зыркнул вроде на незнакомого. Даже слова не прервал.
Я спросил Довида:
— Скамейку кто делал?
Довид ответил без задержки:
— Сунька. — По-хозяйски огладил сиденье. — Гладкая, как колено. На совесть сделал. — И языком прицокнул от удовольствия.
Старики молились долго, под конец Довид встал рядом с Зуселем.
Я прилег невдалеке на траву между могилами. Ждал, пока закончат голосить и так далее.
Довид рассмотрел меня в траве не сразу.
Позвал:
— Михаил! Где ты?
Я отозвался.
Старики пошли на голос.
Я говорю:
— Лягайте. Травичка мягкая, где еще полежим спокойно, как не тут? Тенек, птички поют. Чистый рай.
Довид присел на траву первый. За ним и Зусель прилег.
Я приступил:
— Ну, товарищи, давайте теперь сначала. Рассказывайте, кто может. Первое слово тебе, Довид Срулевич. А там посмотрим-послушаем, вдруг и гражданин Табачник подтянется языком своим. Хорошо, что при Малке получится разговор. Она и в гроб пошла с думкой про меня, что я гроши украл или как.
Довид посмотрел в сторону Зуселя. Тот лежал на спине. Дремал. Козырек торчал в самый верх. Фуражка даже не ссунулась — сильно врезалась в голову. Маловатая. Вроде вросла.
Я показал пальцем на голову Зуселя.
— Не больно ему? Давит.
Довид уверенно ответил:
— Не мешает. — Помолчал, оглянулся на все боки, кинул глаза на небо, потом на землю под собой.
Я спросил:
— Что ты кругом смотришь? Кто напугал?
Довид усмехнулся. И я подумал, что он проснулся только теперь, в данную минуту. После Евсея, после Бэлки, после всего. Лицо у него разгладилось. Даже помолодело. Насколько можно. Ясно ж, обманчивая видимость, но я обрадовался. Ему еще Вовку с Гришкой тянуть и тянуть.
Я подбодрил:
— Не журись, Довид Срулевич. Государство не оставит. Добрые люди также помогут. Вот Сима с Сунькой, и сам Файда к тебе с заботой. И Зусель поправляется. На светлый путь выходите. С потерями, конечно. Но выходите. И я под боком. И Любочка. Согласен?
Довид согласился.
Но с трудом выговорил:
— Я за Ёськой не скучаю. Плачу горькими слезами, аж задыхаюсь. А не скучаю. Я после этого кто? Скажи, Миша.
66 
