— Вперед-назад бегаете, как пацан. Почему не крикнули?
Я сохранял спокойствие и ел стоя. Сало шкварочками прилипло к дируну со всех сторон, и я облизывал пальцы. Некультурно, но какая культура в данный момент?
Файда покраснел. Махнул рукой — не той, которой за горло держался.
— Михаил Иванович. У вас прямо подозрительность. Подозрительность, а не основания. Делаете из мухи слона. Может, я в уборную захотел и не смог бежать за вами. А потом вы удалились с глаз. Бурьян. Будяки. Колючки разные. Вы с Довидом буквально напролом шагали.
Гришка и Вовка давно слушали и прыскали в кулаки. Особенно насчет уборной.
Я им выдал по дируну, но приказал рядном, которым укрывались дети, не утираться. В крайнем случае облизывать руки вплоть до локтя.
Хлопцы ели весело, я на них любовался.
Подал голос Довид.
— Мирон, рот закрой. Иди домой или куда тебе надо. Спасибо за еду.
И так сказал, что Мирон аж выветрился из хаты. Портфель, правда, хапнул. Не забыл. И горло не отпустил.
Довид пошел на двор.
Я за ним.
Он неодетый, и я.
Говорю:
— Не за финкой, а, Довид?
— Нет. Я ее в уборную вчера бросил. Хочешь, поищи в дырке.
— Надо будет — поищу. И найду. И не в таких местах находил. Я руки запачкать не брезгую.
— Что со мной сделаешь?
Довид спросил спокойно. Не удивительно, что он не переживал. Испуга не было. Что-что, а испуг я различаю.
Я ответил, что делать с ним ничего не намерен. Мне только надо, чтоб он не считал меня за дурака. Вот моя исключительная просьба и приказ по-хорошему. А что он на меня с финкой кинулся, так всякое бывает. На меня и Евсей однажды кидался. С пистолетом. Выпивши мы были. Поспорили из-за политики.
Довид кивнул.
— А у нас с тобой, Довид Срулевич, не политика. Не она между нами стала. А стала между нами гражданка Лаевская Полина Львовна. Умный и коварный враг.
Довид и тут кивнул.
Я продолжил:
— Сейчас мы с тобой умоемся, и все такое подобное. Хлопцев умоем. Поедим. А потом пойдем на Десну с детьми. И Зуселя возьмем. Пускай все в Остре видят, что мы с тобой заодно. А разговор пока отставим.
Мы с Вовкой и Гришкой смолотили все, что притащил Файда.
Старики к Мироновой еде не притронулись. Довид выпил чай. Зусель — не знаю, чем червячка заморил. Из-за занавески и звука не долетало.
Дети обрадовались походу на Десну.
Довид оставил Зуселя дома. Что-то сказал ему по-еврейски.
Расположились на бережку под вербой. Детей я держал в видимости и постоянно окликал, чтоб имели совесть и не ныряли на глубине.
Довид кидал ракушки с берега в воду. Кидал и кидал. Они делали круги.
Я тоже стал кидать. Мои летели дальше.
Хлопцы заметили игру и выразили желание устроить соревнование.
Я не спешил расспрашивать Довида по существу интересующего меня дела.
С полчаса возился с хлопцами на мелкой глубине, кидал ракушки с различными детскими прибаутками.
Довид за нами не следил. Улегся и, кажется, заснул.
Я не препятствовал. Сон — лучшее лекарство. Во сне человек переносится от себя самого. Мне и надо было, чтоб Довид перенесся, чтоб он отвлекся от себя. Если такого человека внезапно принудить к пробуждению, задать ему вопросы, можно хорошо выяснить необходимое.
Я так и сделал.
Довид рывком раскрыл глаза.
Я не дал ему окончательно возвратиться в себя:
— Почему Евсей застрелился? Быстро.
Я использовал свою интуицию. Оказалось, правильно. Довид не ждал. Он ждал про Лаевскую. А я ему с другого конца. С самого ему больного.
Он лежал и рассказывал прямо в небо. Глаза его на меня не смотрели.
После того как Лаевская 18 мая 1952 года явилась в дом Евсея и вызвала его для разговора, Довид заподозрил неладное. Обстановка вокруг и почерпнутые из газет и радио сведения насчет космополитов держали Довида настороже.
Глубокой ночью Довид не смыкал глаз. Евсей выходил на двор курить несколько раз. Причем помимо запаха табака Довид учуял и запах водки. Из чего был сделан вывод — Евсей не столько курил, сколько выпивал в своем тайном месте — в сарайчике.
К утру Евсей совсем захмелел и громко спал. Довид обратил внимание на его руки — со следами земли и травы. В коридорчике Довиду бросилось на вид, что отсутствует лопата. Ее хранили здесь, а не в сарае, так как инструмент могли украсть посторонние из корыстных побуждений. Только что вечером Довид лично вскапывал палисадник и потом тщательно помыл лопату и пристроил во всегдашний угол возле ведра с водой. А копал он перед сном для моциона и чтоб избежать жары.