34 
Много чего пережил в жизни Вийон. И все-таки жизнь он принимал такой, какая ему выпала. Он был мудрым поэтом.
Баллада судьбы
- Эй, Франсуа, ты что там поднял крик?
- Да если б я, Фортуна, пожелала,
- Ты живо прикусил бы свой язык!
- И не таких, как ты, я укрощала,
- На свалке их валяется немало,
- Сгубил их меч, измена, нищета,
- А что за люди! Не тебе чета!
- Ты вспомни-ка, мой друг, о том, что было,
- Каких мужей сводила я в могилу,
- Каких царей лишала я корон,
- И замолчи, пока я не вспылила!
- Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?
- Бывало, гневно отвращала лик
- Я от царей, которых возвышала:
- Так был оставлен мной Приам-старик,
- И Троя грозная бесславно пала;
- Так отвернулась я от Ганнибала,
- И Карфагена рухнули врата,
- Где город был — там смерть и пустота;
- И Сципиона я не пощадила,
- И Цезаря в сенате поразила,
- Помпей в Египте мною умерщвлен,
- Язона я в пучине утопила, —
- Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?
- Вот Александр, на что уж был велик,
- Звезда ему высокая сияла,
- Но принял яд и умер в тот же миг;
- Царь Альфазар был свергнут с пьедестала,
- С вершины славы, — так я поступала!
- Авессалом надеялся спроста
- Что убежит, — да только прыть не та —
- Я беглеца за волосы схватила;
- И Олоферна я же усыпила,
- И был Юдифью обезглавлен он…
- Так что же ты клянешь меня, мой милый?
- Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон!
- Знай, Франсуа, когда б имела силу,
- Я б и тебя на части искрошила.
- Когда б не Бог и не его закон,
- Я б в этом мире только зло творила!
- Так не ропщи же на Судьбу, Вийон.
Неизвестно, как закончил свои дни Франсуа Вийон Предполагают, что он умер не своей смертью.
Франсуа Рабле
(1494–1553)
Когда кого-то называют словом «раблезианец», мы сразу представляем себе не в меру упитанного насмешника, который любит со вкусом поесть, хорошо выпить и закусить, покуражиться, крепко выразиться, устремиться за любой юбкой — словом, полнокровного человека, ни в чем себе не отказывающего. Вглядимся в портрет Франсуа Рабле. Разве он похож на «раблезианца»? Ничуть. Да и портрет этот взят из солидного собрания «Портретов многих знаменитых людей, живших во Франции с 1500 года по настоящее время» (издание 1601 года). Кстати, портрет Рабле помещен не среди писателей, а в разделе знаменитых врачей.
До того как стать «знаменитым врачом», Рабле тоже был не менее серьезным господином — сначала монахом, затем священником. «Скомпрометировали» имя этого уважаемого человека Гаргантюа и его сын Пантагрюэль, именно их «неумеренное жизненное поведение» наполнило определенным смыслом слово «раблезианец», поскольку Рабле явил миру и отца и сына в своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Рабле — это загадка. Разгадать ее пытались многие. Приведем несколько авторитетных суждений соотечественников писателя, чтобы показать диапазон «проблемы».
«Маро и Рабле совершили непростительный грех, запятнав свои сочинения непристойностью, — писал Лабрюйер в книге „Характеры или нравы нынешнего века“ (1688). — Они оба обладали таким прирожденным талантом, что легко могли бы обойтись без нее, даже угождая тем, кому смешное в книге дороже, чем высокое. Особенно трудно понять Рабле… его произведение — неразрешимая загадка. Оно подобно химере — женщине с прекрасным лицом, но с ногами и хвостом змеи или еще более безобразного животного: это чудовищное сплетение высокой утонченной морали и грязного порока. Там, где Рабле дурен, он переходит за пределы дурного, это какая-то гнусная снедь для черни; там, где хорош, он превосходен и бесподобен, он становится изысканнейшим из возможных блюд».
Для Вольтера, далеко не пуританина, Рабле тем не менее был только первый из буффонов (шутов), презираемый всей нацией.
Шатобриан выдвигал идею о гениях-матерях, которые рождают и вскармливают всех великих писателей своего народа. Он полагал, что таких гениев-матерей всего пять-шесть во всей мировой литературе. В их числе он называл Рабле — рядом с Гомером, Шекспиром и Данте. Рабле, считал Шатобриан, создал всю французскую литературу, как Гомер — греческую и римскую, Шекспир — английскую, Данте — итальянскую.
34 
